Земли обетованные

– Твой отдел этим не занимается… И по нашим данным, за последние три месяца ты был в синагоге шесть раз.

– Мне нужно понять, что толкает евреев уезжать из нашей страны.

– Ну и как, понял?

Анатолий не спеша взял документ из лежавшей перед ним стопки.

– Ведь ты приходишь в синагогу, садишься в последнем ряду, после службы ни с кем не беседуешь и уезжаешь домой. Может, ты чувствуешь симпатию, какую-то общность с этими людьми? Все-таки у тебя еврейское происхождение.

– Ты же меня знаешь, я просто выполняю свою работу, стараюсь добыть как можно больше информации.

– Тогда что это такое?

Анатолий достал пачку черно-белых снимков и разложил их перед Виктором. Это были фотографии книг, которые тот уносил домой.

– Значит, ты читаешь каждый день страницу за страницей для повышения личной культуры? Или чтобы усовершенствовать свое религиозное образование? Я уж не говорю о твоем ходатайстве за дядю, Игоря Маркиша, израильского шпиона. Ты договорился об обмене со швейцарцами и американцами, а он отказался уезжать и был осужден, но ты присматривал за ним и потом добился, чтобы его сослали в мурманскую колонию номер пять, далеко не самую худшую. Если ты скажешь мне правду, Виктор, то избавишь нас всех от многих неприятностей.

Виктор молчал, даже не пытаясь придумать правдоподобное объяснение. Это был конец; он-то думал, что сможет ускользнуть от железных тисков этой машины, ведь он так хорошо ее знал; но ни одна, даже самая умная, самая хитрая мышь не может годами уворачиваться от кошачьих лап: рано или поздно кошка загонит ее в угол. Бесполезно все отрицать, уверять в своей невиновности. И теперь, когда его поймали, он почувствовал, что освободился от тяжкого груза; его бросило в жар – но не от страха, а от облегчения. Виктор вздохнул: он только что прошел сквозь зеркало, оказался по другую его сторону – теперь он мог не прятаться за отвратительной ширмой своего мундира, стать наконец самим собой.

– Ты прав, Анатолий, я еврей, но это не делает меня преступником; я обрел веру и не стыжусь в этом признаться. Да, я еврей и хочу уехать из этой страны; буду просить визу для себя и своей семьи.

– Ты с ума сошел!

Формально Виктор был прав: он не нарушал закон: принадлежать к еврейскому народу в СССР считалось не преступлением, а просто чем-то постыдным. Но он оказался ренегатом, который добровольно вставал в ряды униженных. Его арестовали, однако серьезное обвинение против него не выдвигалось, ведь он не совершил предательства и был фактически невиновен, что совсем не мешало наказать его и отправить гнить в психбольницу. Когда о его вероломстве доложили главному начальнику, тот пробормотал сквозь зубы: «Сволочь!» – и приказал: «Вышвырните его вон, как собаку. Пусть послужит примером тем, кто захочет пойти по этому пути». Виктора уволили из КГБ, отобрали все удостоверения, значок и форму; он сдал оружие и покинул Лубянку в цивильном костюме, с сумкой, в которую сложил личные вещи. На улице его уже не ждал личный водитель. Несмотря на дождь, он бодрым шагом дошел до площади Восстания и увидел в вестибюле своего дома троих охранников. Никто из них с ним не поздоровался, и Виктор спросил себя: который из них проник в его квартиру и сфотографировал книги? Дора была потрясена новостью:

– Что с нами теперь будет?

Но Виктор старался сохранять спокойствие:

– Не волнуйся, теперь ситуация изменилась, все уже не так, как раньше, они больше ничего не смогут с нами сделать; я подам заявление на выезд. Через несколько недель, максимум через несколько месяцев мы уедем в Израиль; ты не представляешь, какое облегчение я чувствую. Я больше не мог лгать, не мог прятаться. Теперь, по крайней мере, все ясно.

На следующее утро раздался звонок в дверь: это был Олег Атанасов, комендант высотки на Восстания, давний друг Виктора, который часто приходил с женой к ним на ужин; они вместе праздновали дни рождения.

– Мне очень жаль, Виктор, но завтра утром ты должен освободить квартиру: собирай вещи и переселяйся в другое место.

– Куда мне, по-твоему, идти? Я не могу найти жилье и переехать так быстро. Мне нужно время, два или три месяца.

– Я получил приказ. Ты должен выехать немедленно. Могу дать тебе сорок восемь часов на сборы. Все же мы не чужие. Но в воскресенье вас здесь быть не должно. Я и так сильно рискую.

Эти двое суток были очень тяжелыми. Особенно для Доры, которая совершенно потеряла голову:

– Где я буду покупать продукты, если у меня больше нет доступа к спецраспределителю в нашем доме?