Земли семи имён

Хедвика, растерянная, встревоженная, помимо собственной воли страстно жаждущая выйти в таинственный и вьюжный серебряный город, кивнула. Файф накинул шаль на её плечи и вышел на порог. Обернулся, лукаво глянул через плечо, и было в этом взгляде озорство, и опаска, и зов – в улицу и в дорогу, по которой шагала Хедвика всю жизнь да на минуту заглянула отдохнуть к старому мастеру.

Стоило распахнуть дверь, как тонкий свист ветра отозвался звоном в оконных стёклах и закачались над порогом хрупкие подвески фальшивого хрусталя. С улицы колол холод, манила отважных белизна, и плела свои снежные косы вьюга.

* * *

Снег был быстр и смел. Он лез в рукава и оплетал ожерельем шею, серебрил ресницы, дразнил искрами по лицу. Файф, держа Хедвику под руку, стремительно шагал сквозь вихри и волны, а она смеялась серому ветру, белому низкому небу и бесконечной веренице домов, похожих на ледяные пряники, на сказочные леденцы.

Поднималась вьюга.

Из тумана, всё нарастая, к ним летел звук колокольчиков.

– Что это?

– Это Акварель, лошадь. Согласна взять её в спутницы? Ездила верхом?

– Без седла быва… а-ах!

Не успела Хедвика ответить ни на то, ни на другое, как оказалась на спине лошади; прямо перед её глазами темнела гладкая грива, пятнистая от снега, а на поясе уже покоилась ладонь лютника. Одной рукой он придержал в седле Хедвику, а второй ухватил вожжи и пустил лошадь неторопливой иноходью.

Цокот копыт глох в густом снегу, зато бубенец на шее Акварели заливался так, что прохожие оборачивались им вслед, а хозяйки отворяли окна поглядеть, что за звон летит по улицам.

Позади оставались тихие переулки и громадные площади, не уступавшие площади Искр; мелькали вывески и витражи, пороги и изгороди. Спускались ранние сумерки, зажигали огни, и череда окон вилась за ними пёстрой золотой лентой. Повинуясь Файфу, Акварель всё ускоряла ход и наконец перешла на бег, с каждой секундой всё более стремительный. В ушах свистело, неистово звенел колокольчик, и тихая сага зимнего города оборачивалась бешеной скачкой.

На нижних улицах было теплее, и снег на дорогах почти стаял. Из-под копыт, ударявших о мощёные мостовые, полетели жёлтые, синие и алые искры.

– Что это? – восторженно крикнула Хедвика, перекрывая ветер.

– Болотные огни! – ответил Файф. – Они тоскливы и так красивы… По зиме грвецы в лесах слабы, голодны и не брезгуют даже ими. А в городе по снегу мокро, вот они и перебираются зимовать в Грозогорье.

Искры поднимались всё выше, окутывая лошадь и всадников цветным коконом, сливаясь, мерцая и раздваиваясь. На миг отпустив вожжи, Файф крикнул что-то и взмахнул рукой. Кокон расцвёл золотом и серебром, вспыхнул, взвихрился… и вдруг, смешавшись со снегом, развеялся.

Тихо.

Хедвика со страхом увидела, что город остался далеко позади. Когда они успели миновать ворота? В этой карусели огней, в скачке и звоне не уследить за временем…

Последние искры угасли, и они остались в темноте, ещё не укрывшей Грозогорье, но уже упавшей на поля и перелески вокруг.

«Мы ехали весь день?..» – растерянно подумала она, пытаясь отдышаться. Файф отпустил поводья и повёл рукой в сторону города:

– Погляди.

В скользком тумане расплывались медовые блики окон, уходившие вверх, выше и выше в гору, а гирлянды фонарей обвивали склоны, словно охряные змеи. Все они устремлялись к дворцу. Его белые стены, башни и колонны виделись отсюда сплошной массой, вдавленной в камень и полыхающей алыми и золотыми витражами стёкол и факелов.

– Как ледяное чудовище, разинувшее пасть, – прошептала Хедвика и вдруг увидела совсем близко перед собой серебряные глаза Файфа. Тёмные зрачки, искристая тонкая радужка, беспощадная глубина: ей показалось, будто она смотрит в чёрную реку сквозь прозрачный лёд…

Как вдруг…

Она вздрогнула и оглянулась, напуганная внезапным хохотом, звоном и криком. Вокруг звенели стаканами, смеялись и размахивали кубками, то и дело с грохотом хлопала дверь, а гул голосов и стук вилок сливались с резкой струнной мелодией, несущейся от дальней стены.

Стены?

– Где мы? – обводя расширившимися от удивления глазами дымный и шумный зал, шёпотом воскликнула она, цепляясь за Файфа.

Акварель исчезла, синее поле сменилось шумным трактиром, а ночь обратилась в ранний вечер, и солнце, пробившееся сквозь плотные тучи, подрагивало в стеклянных бокалах. На стене, увешанной колёсами от часов, телег и карет, зеленела небрежная, кривая и крупная надпись: «Утиный Угол».

Струнная музыка перешла в резкое треньканье, ей вторил тревожный хор, нарочитое кваканье и ржанье, из-за стойки вынырнули двое подавальщиков с длинным, похожим на корыто деревянным подносом, и принялись разносить по столам красную похлёбку.

– Это «Утиный Угол», – перекрывая шум, крикнул Файф. – Кормят тут отлично, но, боюсь, тебе такое местечко не по нраву.

– Та самая лавка, где каменное колдовство выставляют на продажу?

– Да-да, – кивнул лютник и, увлекая её за собой, двинулся к стойке. – Лучше держись ко мне поближе, виноградная.