Земли семи имён

Не зная, куда отступать, Хедвика попыталась залить пламя водой, но ладони, напитанные соляной крошкой, слабо отзывались на привычное колдовство шара: капли влаги, срываясь с рук, бессильно и беззвучно гасли в пасти алой змеи.

«Сейчас бы в океан», – безнадёжно подумала Хедвика, вспоминая книгу из библиотеки мастера. За ней вспомнилась и другая – «Образы и иллюзии».

«Чтобы обрести чужой образ… следует вдуматься в сильное чувство того, чей образ желаем…»

«Стало быть, и пыль с них соляная будет в десять раз ценнее да реже, только на королевскую кровь откликается…»

Соляная пыль – на королевскую кровь. Вдуматься в сильное чувство того, чей образ желаем!

О чём думает правитель Грозогорья? О властителе воров! О нём, о Файфе!

О, это несложно.

Найти лютника и всю горечь свою излить жаждала она не меньше правителя, а то и больше…

Закрыла глаза, отрешившись от дыма, представила каменное сердце, затихшее без синего шара, ухмылку и серебро в глазах, от всей души пожелала, чтобы согласился лютый вор добром уйти из Северолесья… Толкнулось в груди снова, перестукнуло, и наконец захлестнул привычный океан. Тёмной волной смывало с берега мелкие камни, каменное сверкающее крошево глотала большая вода. Волна отходила, утихала, набирала силу и вновь возвращалась.

Не дожидаясь, пока воды улягутся, пока перестанет кружиться голова, Хедвика открыла глаза и с громадным облегчением увидела, как оседает перед ней стена. Выходит, чем ближе к сердцу подземелий, тем хитрее становились замки и придирчивее магия. В этом тупике не пожелала соляная пыль откликнуться на простую кровь, а на королевскую – отозвалась, отомкнула затвор. Хедвика подхватила ставшее тесным платье и, путаясь в юбке, неловко переваливаясь в чужом теле, бросилась вперёд.

Но алая змея летела по пятам, и из пасти её вырывались дымные змеи, взвивались в воздух, обвивали горло горячим горьким кольцом…

«Берёшься за магию – осторожнее нить вонзай в иглу. Раскалится печь, выйдет месяц, высветлит шитьё. Берёшься за магию – осторожнее будь».

Помимо воли всплыли в памяти эти слова – не то напутствие, не то заклинание. И руки помимо воли затанцевали – чужие руки, чужая память. Хедвика, будто кукла в тряпичном теле, только глядела, распахнув глаза, как огненную змею словно сквозь игольное ушко протягивают: змея становится тоньше и тоньше, дымные хвосты тают, алая чешуя, вспыхивая, падает на каменный пол, а потом и звон, и лязг, и огромные шипящие дыры в змеиной коже…

Шипя и тая, змея металась по полу, плеща хвостом, силилась обвить ей ноги, обжигала, но Хедвика бежала, не останавливаясь, неслась на чужих ногах, подбирая юбку. Тогда змея извернулась, выплюнула кровавый огненный бутон ей на платье, и новая крохотная змейка побежала по подолу.

Хедвика закричала, но не от огня, а от того, что стремительный зелёный ручей хлынул ей навстречу, бурля, расплёскивая по стенам щепки и солому, крысиные кости и мелкие камешки. Не в силах остановиться, она вбежала в поток, и ледяные брызги полетели в лицо, залили алых змей, накрыли дым.

Потрескивая, пылали позади горящие щепки, которые пожирала умирающая змея, а Хедвика неслась вперёд, и платье трещало по швам и грозило вот-вот разойтись, слишком тесное и узкое для мощного тела. Сапоги нещадно сжимали ступни, и она проклинала далёкий день, когда в лавке «модных туалетов» купила эти колодки…

Бежала и бежала, и давно уже сбилось дыхание, и короткие, до плеч, волосы облепили лицо, и не было уже сил передвигать ноги, а онемевшие пальцы давно не держали на весу юбку, и шерстяной подол волочился за нею следом, тяжёлый, влажный, опалённый… Кто бежал за неё, кто дышал, кто думал?.. Те самые тени, что прятались в шаре Файфа?

Об одном она не смела забыть в этой страшной гонке: о двух стеклянных сферах, спрятанных глубоко в складках платья. Лишь бы не выпали, лишь бы уцелели…

Хедвика не сразу поняла, что бешеная гонка прекратилась. Прошла минута, прежде чем она вспомнила, что стоит без движения в каменном закутке, освещённом факелами, а перед нею – тяжёлая, схваченная железными скобами дверь.

Сглатывая горечь и соль, она прижала руку к груди, силясь унять грохочущее сердце. Кое-как стянула с себя ставшее никуда не годным шерстяное платье, оправила прилипшую к телу сорочку, обтянувшую широкую грудь. Провела рукой по волосам. Вздрогнула: вместо привычной, мягкой, что трава, волны ощутила колючие, жёсткие пряди.

Натянула сорочку до самых колен, расшнуровала сапоги, чтобы хоть на йоту стало удобнее ступать, и решительно постучала в дверь.

Тяжёлая, окованная железом створка отошла, и стражник на пороге остолбенел. Моргнул два раза, но всё-таки отсалютовал, отступая, пропуская внутрь мокрого, в одной ветхой сорочке, испачканного в копоти, грязи и соломе правителя.

На счастье Хедвики, стражник не сразу сообразил, что правитель вошёл во внутреннюю комнату ещё четверть часа назад и с тех пор не выходил. Что же случилось, что он вновь оказался у дверей, да ещё в таком виде?