Земля

И вечером он стоял на пороге своего дома и смотрел вдаль на поля, свои поля, освободившиеся от зимних покровов и оттаявшие после холодов, готовые для посева. Весна была в полном разгаре, и в неглубоком пруду сонно квакали лягушки. Ласковый вечерний ветер тихо покачивал бамбуки, росшие около дома, и в сумерках смутно виднелись деревья, окаймлявшие ближнее поле. Это были персиковые деревья, осыпанные нежно-розовыми почками, и ивы, на которых показались клейкие зеленые листья. И с умиротворенной, ждущей посева земли поднимался легкий туман, серебристый, как лунный свет, и льнул к стволам деревьев.

Сначала — и довольно долго — Ван-Луну казалось, что он не хочет видеть людей, хочет быть один-на-один со своей землей. Он не зашел ни в один дом, а когда к нему приходили соседи, те, которые перенесли зимнюю голодовку, он встречал их неприветливо.

— Кто из вас сорвал мою дверь, и кто из вас унес мою мотыку и мои грабли, и кто из вас сжег мою крышу в печи? — кричал он на них.

И все отрицательно качали головами, не чувствуя за собой вины, и один из них сказал:

— Это твой дядя.

А другой сказал:

— Как можно говорить, что тот или другой из нас украл что-нибудь, когда по всей земле голод и война и рыщут бандиты и разбойники? Голод всякого заставит воровать.

Потом Чин, его сосед, прибрел из своего дома повидаться с Ван-Луном и сказал:

— Всю зиму в твоем доме жила банда грабителей и рыскала по деревне и городу, совершая грабежи. Говорят, что твой дядя знает о них больше, чем полагается честному человеку. Но кто в наши дни может сказать, где правда? У меня нехватило бы духу обвинять кого бы то ни было.

От этого человека осталась только тень: так плотно обтягивала кожа его кости и так поседели и поредели его волосы, хотя ему еще не было сорока пяти лет. Ван-Лун долго смотрел на него и потом сказал с жалостью:

— Тебе приходилось хуже, чем нам. Чем же ты питался?

Сосед вздохнул в ответ:

— Чего мне только ни пришлось есть! Как собаки, мы ели падаль и уличные отбросы, когда просили милостыню в городе. И однажды, перед тем как умереть, моя жена сварила суп из какого-то мяса, и я не посмел спросить, что это такое; только я знаю, что у нее нехватило бы духу убить кого-нибудь, и должно быть, она это нашла. Потом она умерла, так как у нее было меньше сил, чем у меня, и она не вынесла такой жизни. А после ее смерти я отдал дочь прохожему солдату, потому что ей тоже грозила голодная смерть.

Он замолчал, а потом добавил:

— Если бы у меня было зерно, я засеял бы поле, но зерна у меня нет.

— Иди сюда! — повелительно крикнул Ван-Лун и потащил его за руку в дом. И велел ему подставить рваную полу, и в нее Ван-Лун насыпал семян из запаса, привезенного им с Юга.

Он дал ему пшеницы, и риса, и капустных семян и сказал:

— Завтра я приду и вспашу твое поле на моем добром воле.

И вдруг Чин заплакал, и Ван-Лун утер глаза и закричал, словно рассердясь:

— Ты думаешь, я забыл, как ты дал мне целую горсть бобов?

Но Чин не мог ничего ответить и только плакал и ушел в слезах.

Ван-Луна очень радовало, что дяди больше не было в деревне и никто не знал, где он находится. Некоторые говорили, что он в городе, а другие, что он уехал куда-то далеко вместе с женой и сыном. В его доме в деревне не оставалось никого.

Дочери дяди — и это Ван-Лун выслушал в сильном гневе — были проданы, и прежде всех самая красивая, за ту цену, которую за них дали, и даже самая последняя, с рябым лицом, была продана за горсть медяков какому-то прохожему солдату.

Ван-Лун усердно обрабатывал землю; ему было жалко терять то время, которое приходилось тратить дома на сон и еду. Ему больше нравилось брать с собой в поле хлеб с чесноком, есть там, стоя на меже, и при этом обдумывать свои планы.

«Здесь у меня будет черный горох, а там грядки с рисовой рассадой».

А если он очень уставал за день, он ложился в борозду и засыпал, согретый теплотой земли.

И О-Лан в доме не сидела сложа руки. Она сама прикрепила цыновки к балкам кровли, накопала в поле глины, замесила ее с водой и поправила стены дома, и сложила новую печь, и замазала дыры в полу, размытые дождем. Потом она пошла в город с Ван-Луном, и они купили кровати, и стол, и шесть скамеек, и чугунный котел, и, чтобы доставить себе удовольствие, купили красный глиняный чайник с нарисованным черной тушью цветком и шесть таких же чашек. Напоследок они зашли в лавку, где продавались курения, и купили бумажного бога богатства, чтобы повесить его в средней комнате над столом, и два оловянных подсвечника, и оловянную курильницу, и две красных свечи, чтобы зажечь их перед богом, толстые красные свечи из коровьего сала с тоненькой тростинкой посредине вместо фитиля.

При этом Ван-Лун вспомнил о двух маленьких богах в храме Земли и по дороге домой зашел взглянуть на них. Вид у них был жалкий: лица их размыло дождем, и глиняные тела обнажились и выглядывали из обрывков бумажной одежды. Все забросили их в тот страшный год, и Ван-Лун посмотрел на них сурово и удовлетворенно и сказал, как говорят провинившемуся ребенку:

— Так и надо богам, которые приносят людям зло!