Земля

Его тронуло что-то, непонятное ему самому, и он вынул драгоценности из-за пазухи, развернул их и молча передал ей. И она начала перебирать сверкающие камни. Ее жесткие, загорелые руки осторожно и медленно переворачивали их, пока она не нашла двух белых гладких жемчужин, и взяла их и, завернув остальное в тряпку, отдала сверток Ван-Луну. Потом она взяла жемчужины, оторвала уголок халата, завернула их, спрятала между грудями и успокоилась.

Ван-Лун следил за ней в изумлении, плохо понимая, зачем она это делает.

И в другие дни он останавливался и подолгу смотрел на нее и говорил себе: «Вот моя жена, и должно быть, у нее на груди все еще спрятаны эти две жемчужины». Но он никогда не видел, чтобы она вынимала их или смотрела на них, и они никогда не говорили о них. Что касается других драгоценностей, то он долго раздумывал и наконец решил пойти в дом Хуанов и справиться, нет ли там еще продажной земли.

И вот он пошел к большому дому, но у ворот не стоял уже привратник, покручивая длинные волосы на бородавке и презрительно разглядывая тех, кто не мог без его разрешения войти в дом Хуанов. Большие ворота были заперты, и Ван-Лун долго колотил в них кулаками: никто не вышел к нему. Люди, проходившие по улице, оборачивались и кричали:

— Эй ты! Можешь стучать и стучать без конца! Если старый господин не спит, он, может быть, выйдет к тебе, и если поблизости есть какая-нибудь собака или рабыня, она, может быть, откроет тебе, если ей вздумается.

Наконец он услышал медленные шаги, приближающиеся к порогу, медленные и неровные, которые то замедлялись, то ускорялись, и потом он услышал, как медленно отодвигается железный засов, которым запирались ворота; ворота заскрипели, и надтреснутый голос прошептал:

— Кто это?

Тогда Ван-Лун ответил громко:

— Это я, Ван-Лун!

Голос ответил ворчливо:

— А кто этот чортов Ван-Лун?

И по тому, как он выругался, Ван-Лун догадался, что это сам старый господин, потому что он бранился, как человек, привыкший повелевать слугами и рабами. Ван-Лун отвечал поэтому более смиренно, чем прежде:

— Господин и владыка, я пришел по небольшому делу, не беспокоить твою честь, но поговорить о небольшом деле с управляющим, который служит твоей милости.

Тогда старый господин ответил, не открывая шире той щели, к которой он приложил губы:

— Чорт бы его взял! Этот пес сбежал от меня много месяцев тому назад, и его здесь нет.

Ван-Лун не знал, что делать после такого ответа. Невозможно было говорить о покупке земли самому старому господину без посредника, а драгоценности жгли его грудь, как огонь, и ему хотелось отделаться от них и еще больше того хотелось купить землю. Он мог засеять еще столько же земли, сколько у него было, ему хотелось купить хорошую землю дома Хуанов.

— Я пришел поговорить относительно небольшой суммы денег, — сказал он нерешительно.

Старый господин сейчас же захлопнул ворота.

— Денег нет в этом доме, — сказал он громче, чем говорил до сих пор. — Этот вор и грабитель, управляющий — чорт бы взял его мать и мать его матери, — забрал все, что у меня было. Долгов платить нечем.

— Нет, нет, — отозвался Ван-Лун поспешно, — я пришел отдать деньги, а не получать долг!

Тут послышался резкий визг незнакомого Ван-Луну голоса, и вдруг какая-то женщина просунула голову в ворота.

— Вот этого я уж очень давно не слыхивала, — сказала она язвительно.

И Ван-Лун увидел, что на него смотрит красивое и злое, сильно накрашенное лицо.

— Входи! — сказала она с живостью и раскрыла ворота достаточно широко, чтобы он мог пролезть в них, а потом за его спиной, покуда он стоял во дворе и изумлялся, снова плотно задвинула их засовом.

Старый господин стоял перед ним, кашляя, и пристально смотрел на него, кутаясь в запачканный халат из серого атласа; на подоле халата болталась обтрепанная и грязная меховая оторочка. Сразу было видно, что когда-то этот халат был очень хорош, потому что атлас все еще был тяжел и гладок, хотя весь в пятнах и так измят, как будто в нем спали. Ван-Лун смотрел на старого господина с любопытством и со страхом, потому что он всю жизнь боялся обитателей большого дома; казалось невероятным, чтобы старый господин, о котором он слышал так много, был вот эта старая развалина, внушавшая не больше страха, чем его старик-отец, и даже меньше, потому что отец был опрятный и добродушный старик, а старый господин, который раньше был толст, теперь похудел, и кожа обвисла на нем складками, и он был немыт и небрит, и рука у него была желтая и дрожала, когда он гладил подбородок или дергал себя за дряблые губы.