Земля

Человек подошел ближе, покуривая короткую бамбуковую трубку. Это был отец семьи из шалаша, соседнего с шалашом Ван Луна. Его редко видно было днем, потому что весь день он спал, а ночью работал, возя тяжелые фургоны с товарами, слишком громоздкими, чтобы их можно было возить по улицам днем, когда экипажи постоянно обгоняют друг друга. Ван Лун видел иногда, как он тащился домой на рассвете, задыхаясь от усталости и сутуля широкие, мускулистые плечи. Ван Лун проходил мимо него, отправляясь на работу, а в сумерки перед ночной работой сосед выходил постоять с другими мужчинами, которые готовились идти на ночлег в свои шалаши.

– Что же, и всегда так будет? – с горечью спросил Ван Лун.

Сосед трижды затянулся из трубки и сплюнул на землю. Потом сказал:

– Нет, не всегда. Если богачи слишком богатеют, есть выход, и если бедняки слишком беднеют, тоже есть выход. Прошлой зимой мы продали двух девочек и продержались. И этой зимой, если жена опять родит девочку, мы ее тоже продадим. Одну рабыню я оставил у себя, самую старшую. Остальных лучше продать, чем убить, хоть некоторые думают, что лучше убивать их при рождении. Это один выход, если бедные слишком бедны. Если богатые слишком богаты, тоже есть выход, и, по-моему, этот выход мы скоро найдем. – Он кивнул и указал чубуком трубки на стену позади них. – Ты был когда-нибудь за этой стеной?

Ван Лун, не сводя со стены глаз, покачал головой. Сосед продолжал:

– Мне пришлось увидеть, что там такое, когда я ходил продавать одну из моих рабынь. Ты не поверишь, как сорят деньгами в этом доме. Я одно тебе скажу: даже слуги едят палочками из слоновой кости, оправленными в серебро; даже рабыни носят в ушах янтарь и жемчуг и нашивают жемчужины на башмаки, и, когда башмаки немного запачкаются или разорвутся так мало, что мы с тобой не обратили бы и внимания, они выбрасывают башмаки вместе с жемчугом!

Сосед изо всех сил затянулся трубкой, а Ван Лун слушал с открытым ртом. Так вот что было за этой стеной!

– Есть выход, когда люди слишком богаты, – сказал сосед и, помолчав некоторое время, прибавил равнодушно, как будто бы ничего не было сказано: – Что же, опять нужно идти на работу, – и скрылся во мраке.

Но Ван Лун не мог заснуть в эту ночь и думал о серебре, золоте и жемчуге по ту сторону стены, у которой лежало его тело, прикрытое одеждой, какую он носил каждый день, потому что одеяла не было, и на кирпичах под ним лежала только циновка. И снова им овладело искушение продать девочку, и он сказал себе: «Может быть, лучше продать ее в богатый дом, чтобы она вкусно ела и носила жемчуг, если вырастет красивой и понравится господину». Но сам же ответил себе на эти мысли: «Даже если я ее продам, то ведь не на вес золота и рубинов. Пусть нам дадут достаточно, чтобы вернуться к земле, – откуда мы возьмем денег, чтобы купить быка, и стол, и скамейки? У нас нечем даже засеять землю. Продать ребенка, чтобы голодать там, а не здесь?..»

И он не видел выхода, о котором сосед говорил: «Есть выход, если богачи слишком богаты».

Глава XIV

Весна была в полном разгаре. Тем, кто просил милостыню, теперь можно было ходить по холмам и кладбищам и выкапывать коренья, одуванчики, которые пустили нежные ростки, и не нужно было, как раньше, красть овощи по чужим огородам. Толпа оборванных женщин и детей каждый день выходила из шалашей с кусками жести, острыми камнями, ножами и корзинами, сплетенными из бамбука и расщепленных тростинок, и искала на лугах и по краям дорог пищи, чтобы не выпрашивать ее и не платить за нее денег. И каждый день О Лан и оба ее сына отправлялись с этой толпой. Но мужчина должен работать, и Ван Лун работал по-прежнему, хотя долгие теплые дни, и солнце, и мимолетные дожди будили в нем тоску и недовольство. Зимой все работали и молчали, стойко перенося и холод, и снег, и лед под ногами, обутыми в соломенные сандалии, с наступлением темноты возвращались в шалаши, молча съедали выпрошенную или заработанную дневным трудом пищу и ложились вповалку, засыпали тяжелым сном – мужчины, женщины и дети – и во сне наверстывали силы, которых не могла дать плохая и скудная пища. Так было в шалаше Ван Луна, и он хорошо знал, что так было и во всех других шалашах.

Но с приходом весны то, что накопилось в сердце обитателей шалашей, начало искать выхода в словах. По вечерам, когда сумерки медленно спускались на землю, они выходили из шалашей и беседовали. Ван Лун видел то одного, то другого из соседей, которых он не знал зимой. Если бы О Лан любила пересказывать все мужу, он узнал бы, что один бьет жену, а у другого все щеки изъедены проказой и что третий – вожак воровской шайки, – но она только спрашивала и скупо отвечала на вопросы, а в остальное время молчала. И Ван Лун нерешительно становился поодаль и робко прислушивался к разговору.