Земля

Нечего было и думать, что появление той, которую звали Лотос, и ее служанки Кукушки в доме Ван Луна могло обойтись без волнений и ссоры, потому что присутствие нескольких женщин под одной кровлей не приносит мира. Но Ван Лун этого не предвидел. И хотя он заметил по недовольному виду О Лан и по язвительному тону Кукушки, что не все в доме ладно, но не обратил на это внимания и был равнодушен ко всему, потому что страсть его все еще не ослабевала.

Тем не менее, когда день сменялся ночью, а на смену ночи приходил рассвет, Ван Лун увидел, что солнце и вправду восходит утром, и женщина Лотос здесь, и луна восходит вовремя, и она здесь. Стоит только протянуть к ней руку, когда захочешь. И жажда любви в нем стала слабее, и он заметил то, чего не видел до сих пор.

Во-первых, он увидел, что между О Лан и Кукушкой сразу же начались нелады. Это его удивило: он был готов к тому, что О Лан возненавидит Лотос, – ему столько раз приходилось слышать о таких вещах: некоторые женщины даже вешаются, когда муж берет новую жену в дом, а другие начинают браниться, так что жизнь становится не мила. И он был рад, что О Лан неразговорчива, – по крайней мере, ей в голову не придет упрекать его… Но он не предвидел, что если она ничего не скажет про девушку Лотос, то весь гнев ее обратится против Кукушки.

Ван Лун думал только о девушке Лотос, когда она просила его:

– Оставь мне эту женщину в служанки. Ведь я совсем одна на свете, потому что отец и мать мои умерли, когда я еще не умела ходить, а дядя продал меня, как только я начала хорошеть, в чайный дом, где я жила до сих пор. У меня никого нет.

Так говорила она в слезах, которые у нее всегда были наготове и блестели в уголках хорошеньких глаз. И Ван Лун не мог ни в чем ей отказать, когда она на него так смотрела. А кроме того, и вправду некому было ей прислуживать, и вправду она будет одинока в его доме, потому что было ясно и даже следовало ожидать, что О Лан не станет прислуживать второй жене, не станет даже говорить с ней и сделает вид, что не замечает ее присутствия в доме. Оставалась только жена дяди, но Ван Луну было не по нутру, что она будет подсматривать и совать везде нос и на правах родственницы говорить о нем с Лотосом. А Кукушка была не хуже других, да он и не знал другой подходящей женщины.

Оказалось, однако, что О Лан разгневалась сразу, как только увидела Кукушку, и гнев ее был такой глубокий и угрюмый, какого Ван Лун не видел ни разу и даже не знал за ней.

Кукушка была не прочь подружиться, потому что получала свое жалованье от Ван Луна, хотя она не забыла, что в большом доме она была в покоях господина, а О Лан – только одна из множества кухонных рабынь. Она довольно добродушно окликнула О Лан, как только увидела ее:

– Ну, старый друг, вот мы и снова в одном доме. А ты хозяйка, и первая жена, мать моя. Как же все переменилось!

Но О Лан только пристально посмотрела на нее и, когда она поняла, кто это, ничего не ответила, поставила кувшин с водой, который несла, и пошла в среднюю комнату, где сидел Ван Лун в то время, когда не занимался любовью, и сказала ему прямо:

– Что эта рабыня делает в нашем доме?

Ван Лун посмотрел по сторонам. Ему хотелось бы высказаться откровенно и заговорить властным голосом хозяина: «Это мой дом, и кого бы я ни позвал, тот может прийти, и она тоже. А кто ты такая, чтобы спрашивать меня?» Но он не мог, потому что ему всегда было чего-то стыдно, когда О Лан стояла перед ним. И стыд этот сердил его, потому что когда он начинал рассуждать, то стыдиться было нечего: ведь он поступил не хуже, чем всякий другой, у кого есть лишнее серебро. Все же он не мог высказаться откровенно и только смотрел по сторонам, притворялся, что ищет трубку по карманам, и ощупывал пояс. Но О Лан твердо стояла на своих больших ногах и ждала, и когда он ничего не сказал, она снова спросила теми же словами:

– Что эта рабыня делает в нашем доме?

Тогда Ван Лун, видя, что она не уйдет без ответа, сказал нерешительно:

– А что тебе до этого?

И О Лан сказала:

– Всю мою молодость в большом доме я терпела ее надменные взгляды, и по двадцать раз в день она забегала на кухню и кричала: «Чай для господина!.. Обед для господина!» И всегда это было то слишком горячо, то слишком холодно, то плохо состряпано, а я была то слишком безобразна, то чересчур неповоротлива, – то одно, то другое…

Но Ван Лун все не отвечал: он не знал, что сказать. О Лан подождала, и когда он не ответил, горячие скупые слезы медленно заволокли ей глаза, и она заморгала, чтобы удержать их. Наконец взяла уголок передника, утерла им глаза и сказала:

– Нелегко терпеть это в своем доме, но у меня нет матери, чтобы вернуться в ее дом.

Но Ван Лун все молчал и не мог найти ответа. Он сел и молча закурил трубку, а она посмотрела на него печально своими странными, немыми глазами, похожими на глаза бессловесного животного, и потом ушла, двигаясь через силу и нащупывая дверь, потому что слезы ослепили ее.