Земля 2.0 [сборник]

Девочки шли домой между невысоких холмов, поросших донником, люцерной, чистяком, — матушка Павлина следила, чтобы росли и отсеивались самые медоносные травы. Пока пчел не разморозили, говорят, сама носилась, вручную опыляла. Аля хорошо представляла, как по белесым, не проросшим еще черноземом холмам, носится Павлина в легком шестируком теле и наклоняется к каждой былинке, изгибая длинный металлический позвоночник.

Игрек благодушно мычал, покачиваясь в своем кресле, щурясь на солнца сквозь прозрачное, голубоватое стекло купола Доммы. Белый Великан стоял в зените, а снизу к нему подкрадывался красноватый Карлик, будто намереваясь исподтишка ударить в спину, как кто-то кого-то когда-то то ли у Шекспира, то ли у Пушкина.

— О! О-о! — сказал Игрек, показывая на черную точку, мелькнувшую в высоте у самого купола. Двигалась она быстро, тут же исчезла, никто больше не заметил.

Переодевшись и помолившись (за дельфиненка тоже помолились, заодно и Алю расспросили), в семнадцать рук быстро начистили картошки, свеклы, нарезали розового мяса в белых прожилках жира, обжарили желтую синтетическую морковь — настоящая в этом году плохо уродилась, матушка Павлина велела всю в земле оставить, чтобы в семя пошла.

— Мань, ты солила?

— Не помню, попробуй.

— Аль, чеснок надо вообще? В прошлый раз Ефим и еще мальчишки ругались и просили не чесночить…

— Перетопчутся.

— Что-то ты без уважения!

— Убавь излучение, выкипит!

К общему ужину в Домме собирались все, даже если в разгаре был большой проект, или ждал сложный экзамен, или назначена была на этот день личная молитвенная медитация (они, впрочем, полагались только мальчикам). Все двести тридцать детей собирались под высоким белым потолком, расписанным когда-то матушкой Есенией сюжетами из жизни и учения Иисуса-Звездоходца (местами кривовато, но ярко и поучительно). Смеялись, ели, после слушали молитву батюшки Алексея — он хорошо говорил, голос был раскатистый, бархатистый, пробирало до печенок. Матушки и батюшка, если были в Домме, а не во внешнем походе, тоже всегда сидели за ужином, хоть, конечно, и не ели, но разговаривали, обсуждали планы и чаяния, грелись в лучах любви и внимания своей большой семьи.

Аля иногда думала, что им должно быть страшно холодно внутри их механических агрегатов, хоть и знала, что мозг и спинной шнур, оставшиеся от человеческих тел, надежно упрятаны внутри в теплый кокон с автономным питательным блоком, так что не испытывают никаких неприятностей, а, наоборот, — только радость и комфорт. Сама Аля никогда не хотела бы принять электронную схиму (бррр!), но ей это и не грозило — оборудование для таких операций осталось на Земле. И, конечно, она много раз слышала и сама понимала, каким это было подвигом, ведь только так, пройдя страх и муку, отринув свои слабые и смертные человеческие тела ради вечного служения, можно было отправить корабль на Зион (с сотнями замороженных зигот, одна из которых уже была Алей). Назвали этих героев Оберегами — теми, кто бережет, пестует и пробуждает новые миры словом и волей Господней.

Их мозг, управляющий сменными агрегатами из своего кокона, стареет, но, изолированный от организма и подпитываемый гормональной смесью, стареет очень медленно. Але вот-вот исполнится пятнадцать земных лет, а матушке Павлине было тридцать пять, когда она, после долгой молитвы и окончательного решения, ложилась на белый операционный стол в высоком здании под голубым небом, в девяноста световых годах отсюда. Аля родит детей, дождется праправнуков, станет совсем старой и слабой, потом прижмется мертвым телом к решетке сжигателя и разлетится пеплом под белым небом Зиона (с обрыва над морем, где внизу сразу глубоко), а матушка Павлина, совсем не изменившись, будет говорить слова правды и утешения огромной Алиной семье, и впереди у нее будет еще несколько сотен лет.

— Ну я же просил без чеснока! — Ефим за мужским столом отведал борща и теперь требовательно смотрел на Алю. Она приветливо помахала ему ложкой и продолжила есть. Ефим скривился и показал ей язык. Аля хмыкнула. Очень солидно, стоило, конечно, будущих Мужей за другой стол отсаживать, на возвышение, к Богу поближе.

— Говорила тебе, — прошипела рядом Марья.

— Ничего, слопает и за добавкой сходит, посмотришь.

Когда им было лет по десять и разделяющие правила не были такими строгими, они с Ефимом вместе бегали к краю Доммы смотреть на настоящий Зион. Залезли высоко по металлическому кружеву громадного кольца к толстому стеклу купола и смотрели, как темнеют снаружи торосы льда с белыми прожилками.

— Мертвый мир, — завороженно прошептал Ефим, прижимаясь к стеклу горячим носом. — И мы здесь, чтобы сделать его живым. Как думаешь, справимся?

— Ох, я ж забыла птицам корм задать, — некстати вспомнила Аля. — Давай обратно, а? Матушка наругает.

— Которая? Павлина не наругает, ты у нее любимица.