Так думала Алина, засыпая, — не словами, а кусочками мыслей, которые были одновременно и картинками, и желаниями, и даже додумывать их было не надо, они возникали на долю секунды, как тени в черном сонном калейдоскопе, и исчезали в никуда среди других теней.
Утром Марья приплясывала посреди спальни в трусах и майке.
— Вставайте, лентяйки! Идет-грядет величайшее событие в жизни Доммы и всех ее обитателей!
Аля подумала, что Марья за последнее время сильно развилась по женской части, а сама она все еще плоская, как в десять лет. И тут же поэт в ее душе («славу Господу творя, на Зион родилась я!») схлестнулся с ученым, которого пыталась из нее воспитать матушка Павлина.
Следует ли считать «обитателями» только людей или же все формы жизни, большинство которых, совершенно очевидно, никогда не узнает о соединении Домм и не поедет в гости по подземному тоннелю? Не было ли «величайшим событием» наполнение Доммы кислородом и появление первых живых существ? Заливка Моря? Запуск утроб и рождение первого человеческого поколения? «Много уже было великих событий, — решила Аля, — и сегодня лишь одно из них». Так, успокоившись, она принялась за работу — экран полнился делами и поручениями.
После завтрака (омлет Игреку не понравился, и он его выплюнул прямо Але в волосы) — уроки математики и зоологии для самых младших, девятилеток, шумных и возбужденных, потому что кто-то пустил слух, что во Второй Домме народ мутировал, отрастил клыки и когти и имеет вкус к человечине.
— Ничего такого не будет, — говорила Алина, но они не слушали.
После обеда (соевый суп) надо было плыть на лодке с Ефимом и Марьей, брать пробы воды в пяти разных точках Моря. Лодка скользила по серой глади, Марья баюкала руку, наливающуюся синяком от укуса верблюдицы по кличке Ассоль. Аля показывала, к каким буйкам плыть, набирала воду в разноцветные пробирки, вкручивала их в анализатор. Море было в полном порядке, даже лучше, чем ожидалось, процессы становились стабильными.
— Наверное, ничего уже сегодня не случится, — сказал Ефим, прищуриваясь вдаль. — Не будет стыковки… А может, она уже была, а мы не заметили. Кто знает, как оно происходит?
Как только он так сказал, с севера, от скал, послышался гул, а потом по всему миру прошла звуковая волна, слабая дрожь, хлопок раскупоренного сосуда.
— Как такое не заметить, — пробормотала Марья. Глаза ее раскрылись очень широко, как у человека, присутствующего при чуде. Мир изменился. Они теперь были не одни.
Столовая за ужином гудела, как улей со снятой крышкой. Никто не сидел за положенными столами, группки обсуждающих стояли тут и там, загораживая проходы, размахивая руками, затрудняя дежурство для второй группы.
— Сами мы не можем ничего, придется ждать, оборудование все на их стороне. Они, наверное, будут рельсы прокладывать.
— Почему не пневматику?
— Сложная технология. Для больших расстояний с минимальной возможностью техподдержки… Рельсы лучше.
— А надежнее всего пешком ходить! Я бы сама сегодня топ-топ по тоннелю, «здрасьте, Господь в помощь». Сорок километров до Второй Доммы это… ну, пять часов трусцой.
— Ты скафандр примеряла? Он почти семнадцать кило весит. Посмотрел бы я на тебя через два часа такой трусцы.
— Эй, давайте подходите за запеканкой и по столам расходитесь! Кое-кто тут пытается работать и уже спать хочет!
Вечером девочки, как обычно, прибрались, заплели ночные косы, помолились. Игрек смотрел в потолок, ниточка слюны стекала по щеке. Когда Аля присела рядом, он долго смотрел ей в глаза.
— Ая, — сказал он, — лулу тя. Лулу тя оннь. Не пач.
— Я не плачу, — удивилась Аля. — Чего мне плакать, Игрек?
— Зата не пач. Лулу тя.
— Я тебя тоже люблю. — Аля его обтерла, поцеловала, недоумевая. О чем это она будет завтра плакать?
Спать не хотелось, а в коридоре слышался голос матушки Есении, выйдешь — наругает. Аля вылезла из окна в сад, побрела вокруг длинного дома.
— Заручусь с тобой, если первой женой возьмешь, — послышался из-за дерева голос Анфисы. — А вторую не раньше чем через год.
— Обещаю, — хрипло ответил Ефим. Аля шагнула вперед, пару секунд смотрела, как они целуются — не в щеку, а по-настоящему. Глаза у Ефима были закрыты, потом он их открыл и Алю увидел, вздрогнул, отодвинулся от Анфисы.
— Чудная ночь, — светским тоном сказала Аля, надеясь, что голос не дрожит. Повернулась и побежала со всех ног, сердце так стучало, что непонятно было, бежит ли за нею Ефим или так и стоят с Анфисой у дерева и смеются. Остановилась у кромки воды, тяжело дыша. Никто за ней не гнался. Слезы из глаз брызнули — Игрек как знал, что ее что-то расстроит, иногда казалось, что дар у него от Иисуса, как у старинных блаженных.
Вода плеснула невдалеке, в красноватом ночном свете Карлика из моря вышла одна из матушек — в теле длинном и гибком, с мощными плавниками, двумя щупальцами по бокам и двумя короткими ногами в задней части. Опираясь на них и на щупальца, матушка двигалась с неожиданной грацией. Есения присматривала за порядком, Сусанна не любила воду и по своей воле бы не полезла в море ночью, значит, — Павлина.