Земля Адриана

Буквально на следующий день, уже когда в новостной ленте Сети появилась публикация о случае на крейсере «Цезарь», Александер успел прочитать эту короткую статью. Имя прапорщика-преступника в статье не указывалось из соображений корректности, но Александер задумался. Когда к нему пришли эксперты и прояснили, что к чему, то он оказался прав в своих предположениях. Его это неприятно удивило, и он думал над предложением прийти на суд как ценный свидетель, то есть как знакомый подсудимого, с которым он познакомился буквально несколько месяцев назад. Колеблясь и нервничая, он всё же дал согласие и сказал, что придёт на суд.

Когда эксперты указали Александеру на его сравнительную известность в Хартсе и что его присутствие на суде и, более того, дружба с подсудимым могут дискредитировать его репутацию и сделать объектом критики и «хайпа» или даже «хейтинга», и что он может остаться анонимным, он сказал им:

– Господа, вы меня этим не напугаете. Я за свои годы работы в общественной деятельности уже получил ценный опыт. Я понял, что грош мне цена, если я буду поддаваться на критику, на комментарии разных там хейтеров и провокаторов, хотя бы потому, что я сам такой же провокатор. Моя деятельность как-бы подразумевает смелость и готовность к разным, вы знаете, коллизиям и спорам. Я бы хотел оказаться на суде и взглянуть на этого бедного человека, может быть, как-то попытаться помочь ему. Тем более, что я сам по образованию юрист, но это к слову. Думаю, что я пойду…

Когда эксперты ушли, то из квартиры вышла супруга Александера.

– Неужели это был он? …Твой этот русский сделал это…– говорила ему супруга.

– Для начала – он не мой, а я -не его. Да, я сам в шоке. Когда я с ним общался и переписывался, ты знаешь, я видел: «Действительно, жалкий человек, ему можно сочувствовать». Но я сам никогда и подумать не мог, что он до такого отчаяния дойдет.

Я не знаю, в чём причина: служба его довела или неудачная личная жизнь, но я, в принципе, не удивлюсь ни тому, ни другому. Теперь этот человек, Адриан, стал совсем отбросом общества и полностью угробил себя, и мне его по-человечески жаль. Я знаю, что будет в Сети, пока идёт следствие, а тем более в день суда и после вынесения приговора. Возможно, его сочтут больным и таким образом смягчат приговор, но не уверен, что ему станет легче. В лучшем случае в больнице запрут под надзором и наблюдением…

– Ты будешь что-то писать о нём, об этом случае? … – спросила его супруга, имея в виду новую публикацию.

– Не знаю. Я не знаком со всеми подробностями дела, а будет интересно узнать их. Но, мне кажется, что нет, не буду. Болтать о драме неудавшейся жизни неприлично, даже для меня…

– Ты хочешь пойти суд? В самом деле? …

– Да, в самом деле, мне предложили -я согласился. Я постараюсь быть там осторожным…

– Ты, кстати, мог быть юристом…

– Мог, но не стал. Не уверен, что смогу там умничать, блеснуть знаниями, я уже многое забыл, хотя и хвастался, что знаю.

Насчет юриспруденции я также, наверное, скептик, хоть и потомственный американец. Это древняя наука, но когда, например, суды бывают поддельными, несправедливыми и тому подобное, то, мне кажется, разными всякими кодексами, статьями и правилами подтереться можно. Дело ведь будет зависеть от мастерства, убедительности той или иной стороны, защиты или обвинения, и, следственно, когда, представим такой бредовый случай, защитник окажется бездарным, то обвиняемого осудят независимо от его действительной вины или невиновности. Не говоря уже о двойных стандартах в обществе, в суде в частности.

Согласись, что когда напакостит какая-нибудь большая шишка, то ему либо спустят с рук, либо дадут условный срок. Зато, когда какой-нибудь молокосос или просто обыватель напакостит, в той или иной степени, то к нему снисхождения не будет- молодой хулиган украдет шоколадку в магазине, и ему сделают выговор, а крупная шишка может воровать деньги и пользоваться безнаказанностью, а ему лишь бы что…

– Ты как обычно – тирады. Тебе трибуны ещё недостаёт…

– Ты знаешь, тем лучше, что без трибуны…

Они закончили и опять разошлись по разным углам. Александер включил свой сенсор и стал «чилить», а супруга стала по компьютеру переписываться с дочерью и рассказывать про их случай в Хартсе.

Александер в этот момент думал про его общение с Адрианом. Он не был к нему равнодушен, но мысленно представил, что в худшем случае, то есть если Адриана посадят в тюрьму на несколько лет, то он сам забудет про него в скором времени. Александер был честен с собой и предположил в себе безразличие к чужому несчастью, он сам себе не казался и не строил из себя благородного альтруиста, не считал себя праведником, он способен критиковать себя, не говоря уже о других. Но он не мог предположить, что на суде у него возникнет такое чувство, про которое он знал, но которого давно не ощущал. Он думал, что не способен на это, он мог назвать себя «эгоистом», «циником» или «бессовестным», но он не думал, что он почувствует реальный стыд и чувство вины, тем более за другого человека, за Адриана.