Земля Адриана

Арно вспоминал, как Адриан говорил, что завидовал ему, ещё в прошлом году, до того, как оказаться осуждённым и приговорённым к суровому наказанию. Ему казалось, что теперь Адриан ему завидует ещё больше, даже ненавидит, и ему было неловко перед ним. Ему даже хотелось самому как-нибудь, он не знает, как именно, но «немного пострадать», самому оказаться в неприятной ситуации, чтобы не чувствовать неловкость, «избавиться от чувства вины».

Он думал, что если он решит уволиться и уволится, то сможет таким образом «немного пострадать» и «станет квитом» перед Адрианом. Однако он понимал, что это всё «чисто психология» и что его «собственная жертва» никому не нужна, что он этим ни себе, ни тем более Адриану не поможет. Он хотел познакомиться с публицистом получше, ведь Адриан сам был знаком с ним. Ему казалось, что его общение с ним как-нибудь «поможет» ему не чувствовать себя неловко, не быть ни перед кем виноватым. Поэтому он надеялся, что они не перестанут общаться и после того, как вопрос их общего знакомого разрешится, даже независимо от исхода дела.

Через две недели после трибунала, когда осуждённого могли в любой момент взять и увести в Китай на космодром с другими осуждёнными, Адриан стал чувствовать внутреннее исступление. Он ещё даже не знал, что решили президент и командование, он не знал, смягчили ли ему наказание или нет; он не знал, не задушит ли он самого себя в этом исступлении или же выберет существование, которое ему суждено. Он ещё даже не был в самой тюрьме, но недели пребывания на гауптвахте без разрешения выйти наружу уже довели его до исступления.

Он бросал взгляд на надпись «Silentium», и она стала его раздражать. Он бродил по камере, как тигр по клетке, и он стал понимать животных, запертых в зоопарках. Он ещё не успел оказаться в настоящей, уже уготованной ему тюрьме, но стал думать, что он уже «бывалый человек», «знает, как устроена жизнь». Он копался в себе, как и прежде, но теперь он стал делать выводы о жизни, и верные и неверные. Он уже стал свысока смотреть на всех остальных, хотя опустился на социальное дно; он «гордился» своим негативным опытом – как однажды сказал Александеру, он представлял, как он говорит и «учит» других, которые не прошли его «школу жизни». Он ещё не оказался на уготованной ему марсианской колонии и каторге, но уже стал считать себя «зэком» и получал этот жизненный опыт.

Он не стал никого ненавидеть из своих знакомых, ни Майю, ни Арно, ни Александера, но чувство его собственного превосходства над ними только закрепилось, и он думал и чувствовал, что они ему должны и что он выше них. Такой психологический парадокс, когда «последние считают себя первыми», когда человек занимается мазохизмом, когда человек способен гордиться негативным жизненным опытом -это, в первую очередь, желание признания, желание накормить неудовлетворенное эго, хотя есть также и просто человеческая жажда сочувствия.

Адриан получил это ещё на суде, когда один знакомый боец сказал:

– Он, ну, вы знаете, «не от мира сего» человек. Он общался с другими, не был каким-то отшельником, но и как-бы был отстранён от других, «на своей волне», «витал в облаках». Он не похож на простого и легкомысленного…

Адриан вспоминал, как про него сказал Арно:

– Мы с ним знакомы уже несколько лет, и я, наверное, подтверждаю слова других бойцов. Да, он задумчивый ходил, мыслями своими делился. Романтик, можно сказать…

Адриан, вспоминая это, был доволен ими, но и этого ему было мало, он хотел больше внимания, хотя, как взрослый и неглупый человек, он понимал, что каждый человек, как правило, в первую очередь сосредоточен на себе, а уже потом на других.

Единственное, что его утешало -это незнание того, что президент и командиры ответили Александеру на его просьбу. Надежда на лучший исход не угасла, и он даже думал начать молиться Богу об этом, хотя не был сознательным верующим.

Через несколько дней его навестила Майя. Она передала ему от Александера, что, к сожалению, решение трибунала не будет обжаловано, так как «доктрина правосудия не включала в себя возможность по «предвзятому требованию» упразднять приговор при очевидном преступлении, даже для служащих государству, то есть в армии», и его всё равно отправят на Марс.

– Зато президент передал Александеру, что, в силу признания тебя душевно больным, тебе сократят срок с четырёх лет до двух и пяти дней и будут содержать тебя в более лучших условиях. Также будет обязательное лечение, беседы с психологами и терапевтами…

– Два года и пять дней… Пять дней…– сказал самому себе Адриан.

Сказав «пять дней», он стал хохотать. Он смеялся не так безудержно, как на крейсере «Цезарь», но его переполняли те же чувства, что и тогда. Его настроению не помогло смягчение приговора, как того добивался Александер, а слова «обязательное лечение и беседы с психологами и терапевтами» задели его.

На Майю он не злился, хоть и услышал это именно от неё. Он сказал ей:

– Теперь ты понимаешь, что я тебе говорил про чувства людей? – спросил он у неё, обернувшись.

– Возможно, и я что-то чувствую. – ответила она.