Земля безводная

Как немного человеку нужно, чтобы почувствовать себя счастливым.

— Так… Мне приехать к вам? — я боялся поверить своему счастью.

— Нет. Давайте уж лучше я — к вам.

— Как нам тогда договориться? Вы скажите мне свой адрес, я возьму такси и подъеду к вам…

— Вы только потеряете время. Зачем?

— Уже поздно, ночь…

— Ну и что? Я не маленькая. Я буду у вас через полчаса.

— Вы уверены?

— Более чем. А меня пустят в гостиницу?

— Конечно, — ответил я, хотя, если честно, не совсем был уверен в этом.

— Может быть, на всякий случай подождете меня у входа? — попросила она робко.

— Конечно! Естественно! Я прямо сейчас побегу вниз.

Мне показалось, что она улыбнулась.

— Вы напрасно потеряете время, ведь я приеду не раньше чем через полчаса.

— На всякий случай.

— Хорошо. Тогда — до встречи.

Она первой положила трубку: Сердце мое колотилось так, словно я только что бегом поднялся по лестнице на пятый этаж. Через полчаса я увижу ее! Мне хотелось смеяться. Мне было страшно.

Я до сих пор был в костюме; в волнении я никак не мог сообразить, стоит ли мне переодеваться. Я не знал, чем мы будем заниматься. Спустимся в кафе, пойдем в ресторан? Будут ли они открыты в это время? В гостинице, по моим наблюдениям, было три ресторана. Один — на первом этаже, рядом с кафе; кафе, по сути дела, переходило в ресторан. Два других — этажом выше, и в оба эти ресторана по вечерам пускали мужчин только в костюмах, а дам — в вечерних платьях. Оба зала были невелики, до невозможности изысканны, официанты ступали бесшумно, при обращении к посетителям кланялись, чуть склоняя при этом голову набок; играла либо арфа, либо скрипка и виолончель; метрдотель был юн, торжественен, свиреп к подчиненным и говорил только по-английски. На всякий случай я позвонил в ресторан со свирепым метрдотелем и заказал столик на двоих. Часов до четырех, как мне было сказано, можно смело «рассчитывать на их услуги», а потом, как я понял, придется сматываться.

7

На улице было тихо, воздух свеж. До ее приезда я выкурил две сигареты. Звук двигателя везшей ее машины услыхал задолго до того как машина показалась из-за поворота. Проехав перекресток на красный свет, машина мягко остановилась у подъезда; Лиза, сразу найдя меня глазами на ступенях у входа в гостиницу, махнула рукой, расплатилась с шофером; я не успел открыть перед ней дверцу машины, она вышла сама. Я бы побежал к ней, если б не понимал, что буду выглядеть смешно. Я был так рад ее видеть, что мне хотелось смеяться, — однако, понимая ее состояние, не позволял себе и улыбнуться.

Темное платье подчеркивало стройность ее фигуры, открытые руки и плечи были тонки и белы. Она держала голову прямо, смотрела грустно и строго, сжав губы; чуть припухшие от слез, глаза ее казались в темноте черными. Сейчас она показалась мне еще красивее, чем в первый раз. Красота ее была настолько разительна, что мне было трудно на нее смотреть.

— Добрый вечер, — сказала она, подойдя ко мне.

Мы остановились слишком близко друг к другу — случайно.

— Добрый вечер, — повторил я.

— Наверное, мне не стоило приезжать, — сказала она.

— Нет-нет, что вы, — сказал я. — Я очень рад вас видеть.

— Мне не хотелось бы вам мешать.

— Вы мне и не мешаете.

Мы все стояли друг перед другом. Она улыбнулась первой.

— Мы так стоим, как…

Она не договорила; я тоже улыбнулся — отчего-то тут же испугавшись за свою улыбку.

— Пойдемте в гостиницу? Или вам хотелось бы пройтись?

Она покачала головой.

— Сейчас в Москве по ночам не гуляют.

— Почему? — спросил я машинально, не задумавшись над своим вопросом.

— Это стало опасно.

— Тогда — в гостиницу? — сказал я, отступая на шаг в сторону.

В руках она держала небольшую темно-коричневую сумочку.

Несмотря на довольно позднее время, всего два столика (один из которых был заказан мною) оказались в ресторане свободны. Метрдотель провел нас по залу, отодвинул перед Лизой стул с высокими подлокотниками и спинкой; Лиза просто села, улыбаясь человеку, поблагодарила кивком головы. Мы говорили не много; Лиза была грустна, а мне не хотелось говорить с той лишь целью, чтобы не молчать.

Я подолгу смотрел на ее лицо, совершенно не думая о том, что могу обидеть ее таким пристальным наблюдением. Во всем она была на удивление проста; в том, как она двигалась, как пила, как хвалила вино, как ела, как заговаривала со мной, как отвечала на вопросы, как молчала (а молчать в присутствии полузнакомого человека — дело особенно трудное), — невозможно было обнаружить и тени манерности.

Задумываясь, она иногда легко проводила пальцами по ключице под тонкой шеей.

— У вас больше никаких новостей о вашей маме? — спросил я.

Она покачала головой.

— Перед отъездом я позвонила в больницу, но мне ответили, что так поздно справок они не дают.

— Конечно. Еще хорошо, что сняли трубку.

— Сказали, что раз нет новостей — это хороший знак. Если бы мама… умирала, — это слово, как мне показалось, ей было сложно произнести, — меня бы предупредили.

— Наверное.

— Лучше об этом не думать, — она махнула рукой, словно могла таким образом отогнать эту мысль. — Я не переживу ее смерти.

Она горько вздохнула, подняв плечи.