Земля безводная

— Кроме мамы у меня никого нет. Я поняла это только сегодня, когда сидела в больнице. Каждую минуту ожидая, что вот сейчас ко мне выйдут и скажут, что она умерла.

Лиза закрыла глаза и долго молчала.

— Все было так просто… Вы когда-нибудь видели, как умирает человек?

— Нет, — ответил я.

— У нее заболело сердце. Она прилегла на диван. А потом перестала мне отвечать. Мне показалось было, что она уснула. Но она… Я решила все-таки ее разбудить, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Но она не могла проснуться. Она не просыпалась. Она…

В глазах ее стояли слезы.

— Счастье, что «скорая» приехала очень быстро. Я поехала вместе с ней в больницу…

Я положил ладонь на ее руку.

— Не обижайтесь на меня, — сказал я, — но вам лучше не думать об этом.

Она улыбнулась, быстро-быстро заморгав, достала из сумки платок, промокнула глаза. Если присмотреться, можно было заметить, что ресницы ее чуть подведены. В первый раз мне показалось, что у нее темные глаза, но они оказались светло-голубыми, совсем прозрачными. Ее бокал был пуст, я налил в него красного вина из бутылки. Молча мы подняли наши бокалы и одновременно выпили, глядя друг на друга. Когда Лиза пила, она каждый раз немного запрокидывала голову, даже если бокал был еще полон.

— Как получилось, что вы живете за границей? — спросила она.

— Сложно сказать, — ответил я.

— Сколько вы уже там?

— Семь лет. Скоро восемь.

— Вам там не грустно?

— По-разному.

— Вы женаты? — спросила она и тут же рассмеялась.

— Нет, — ответил я не задумавшись, чтобы сразу разозлиться на себя: теперь придется играть, лгать, выкручиваться, следить за каждым своим словом, бояться оговориться — произнести предательское «мы» вместо «я». Было бесконечно жаль, что мне пришлось внести в наши отношения ложь.

— Я сошла с ума. Простите. Это похоже на допрос. Вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Боже, я, кажется, опьянела. Просто не обращайте на меня внимания.

Она закрыла лицо ладонями.

— Ничего, не страшно, — сказал я.

— Как стыдно…

Она чуть покраснела. Мне показалось, что ей было приятно, когда я ответил, что не женат.

— А чем вы там занимаетесь? Если, конечно, не секрет.

— Работаю… Это не секрет, но на эту тему было бы слишком скучно говорить. Контора, в которой я тружусь, торгует всем, что может принести деньги, — но прежде всего алмазами, наверное, самым традиционным товаром для Антверпена. Из русских я там один.

— А когда вы уезжаете?

Я вздохнул: у меня снова, уже второй раз за последние несколько минут, испортилось настроение.

— Послезавтра.

Она замолчала.

— Так быстро, — проговорила она.

Я только развел руками.

Не знаю, почему не сказал ей ни слова о своем главном занятии, об «основной» своей работе — не приносившей мне, правда, почти ни гроша. Я стыжусь, что пришлось мне искать «места», стыжусь, что пришлось устроиться в эту бельгийскую блестящую конторку, стать служащим, служить с половины девятого до половины шестого, заказывать совместно с коллегами обед в кафе по соседству, в положенное время ложиться спать, в положенное время просыпаться, в положенное время завтракать, в положенное время выходить из дому… Жизнь моя приобрела характер монотонной и унизительной повинности, заключения, добровольно принятого на себя. Я долго держался, шесть лет мне удавалось как-то выкручиваться, обманывать себя надеждами на продажу картин, однажды вдруг пошедшую с головокружительным успехом — но успех оказался недолог, как и большинство головокружительных состояний. Я выставляюсь достаточно регулярно. Я могу даже без какого-либо преувеличения сказать, что имя мое обретает очертания некоей популярности (как по-собачьи я выразился, но уж оставлю как есть). В чужой стране, в которой мне случилось пребывать, обо мне написаны уже десятки статей, большей частью хвалебных. У меня даже есть поклонники, ценители моего несомненного таланта… От своих туземных собратьев я отличаюсь лишь Уем, что не могу рассчитывать на государственные субсидии и пособия по безработице, позволяющие молодым художникам (писателям, поэтам, музыкантам и тому подобному сброду) заниматься своим прямым делом, называемым сладким словом — искусство. Сладчайшим из всех остальных самых сладких слов. Мне все никак не удавалось понять, что именно было слабостью: мое многолетнее упорство в отказе от «побочного», нехудожественного заработка денег либо же мое недавнее решение устроиться на службу — решение, продиктованное главным образом стыдом, сожалением, сочувствием, смущением — назовите как угодно — перед женой, которая, впрочем, в безденежье меня как-то почти и не упрекала.