Земля безводная

Я видел ее отражение в зеркале. Закрыв глаза, запрокинув за голову руки, она стояла под душем. В секунду я увидел ее всю, облитую живым, прозрачным золотом. В эту секунду я понял, что сил бороться с собой у меня больше нет. Она провела рукой по ключице, по груди, остановила на животе, прижав руку ковшиком к коже, собирая в нее воду. Другую руку опустила на плечо, накрыв одну из грудей, другую грудь оставив свободной… Я был близок к тому, чтобы открыть дверь и войти к ней. Я уже взялся за горячий золотой обод дверной ручки ледяной от волнения рукой. Я даже толкнул дверь, если только мне это не показалось. Шампанское из позабытого бокала плеснулось на пол. Взявшись за голову, я отошел от двери. Я ненавидел и презирал себя — за двойственность, за слабость, за нерешительность.

Сев в кресло (ноги от напряжения болели), я одним махом выпил шампанское и тут же остро задохнулся сладкими пузырьками. Сигарета в хрустальной пепельнице догорела почти до половины. Я глубоко затянулся, сбив перед этим пепел на середину пепельницы, и сразу стал открывать вторую бутылку, волнуясь, зачем-то торопясь налить из нее до выхода Лизы из ванной.

Как ни странно, за этими хотя и незначительными, но нейтральными действиями я смог чуть успокоиться. Я отвлекся. А через несколько минут почувствовал в голове приятный, теплый удар: я довольно-таки много выпил за вечер, так что шампанское подействовало на сей раз особенно быстро. Закрыв глаза, положив голову на удобную спинку кресла, я курил, медленно, подолгу выдыхая дым, наслаждаясь слабым головокружением — от усталости, вдруг схлынувшего напряжения, выпитого за ночь в ресторане вина, выпитого только что бокала шампанского, выкуриваемой сигареты.

Шум воды внезапно прекратился, и скоро — в темно-синем, почти черном, плотном бархатном халате — Лиза вышла из ванной.

— Я — все, — сказала, почти воскликнула, она оживленно. — Быстро, правда? Шесть минут, я посмотрела на часы. Какое чудо! Ничего лучше холодного душа просто не знаю. А ты не хочешь?

Я поднялся из кресла.

— Вот шампанское, вот сигареты. Все остальное — в баре, — я кивнул головой в сторону шкафчика. — Ты совершенно права. Мне нужно принять душ. Даже необходимо.

Закрыл дверь я за собой плотно; пустив воду, долго сидел на краю ванны, не раздеваясь и ни о чем не думая, глядя в зеркало, в котором несколько минут назад видел ее отражение.

Я не спросил ее, сколько ей лет. На вид ей можно было дать и двадцать, и восемнадцать, и двадцать пять. Она наверняка гораздо младше меня, в этом сомневаться не приходилось.

Что ожидает меня, когда я выйду из ванной в комнату? Ведь не просто ночь в постели вдвоем с чудесной девушкой, не просто ласки, не просто близость, не просто чудо предельного наслаждения, не просто все то удивительное, что может подарить в последней своей щедрости женщина, — для другой женщины, ждущей меня в другой постели, женщины, обладающей правом называть меня своим мужем, это будет означать измену, предательство, оскорбление, боль, боль. Даже в том случае, если не узнает она ни о чем. А если узнает? Если я не смогу после сегодняшней ночи расстаться с той, от которой меня отделяет лишь притворенная дверь? Если захочу остаться с ней навсегда!

Я только сегодня говорил с той по телефону: далекий, слабый, знакомый голос; ничего особенного сказано ею не было, но даже в самом отсутствии «особенного» заключалось такое значение, чувствовалась такая связь — простая, без наигрыша, настоящая, искренняя. У нас было прошлое, у нас было настоящее, у. нас было даже будущее — совместные планы, общие мечты, одни и те же надежды. Разрушив этот воздушный замок, я разрушу часть ее жизни. Я не имел на это права. Жена спросила меня: «Ты когда приезжаешь?» Я ответил: «Послезавтра». — «Это уже точней?» — «Надеюсь, что да. Надеюсь, ничего не изменится», — ответил я. Голос ее звучал так грустно. Ей было одиноко. И я — подонок.

Раздевшись, я стал в ванну. У меня сильно свело какую-то мышцу спины, когда туда ударили горячие струи воды. На стенке ванны я заметил ее волос. Присев, я взял его. Я поражался себе: в жизни своей, как бы ни был влюблен, я еще никогда не занимался — с таким жаром, с такой мучительной тоской и болью в груди — рассматриванием чьих бы то ни было волос.

А что если она сейчас наблюдает за мной?

Я тут же задернул, застучав металлическими кольцами, полупрозрачную, голубоватую — в тон полотенец, халатов и банных махровых рукавичек — клеенку.

Волос был черный, плотный, крепкий, чуть плоский, из-за чего с одной стороны казался немного шире, чем с другой; он заканчивался — или начинался — едва различимым светловатым утолщением.

Бутылочка с перламутровым, пронзительно-ароматным жидким мылом, которым она, наверное, тоже пользовалась, еще стояла открытой на углу ванны.

Мне нельзя было больше медлить, мне нужно было выходить из ванной. Я так ничего и не придумал. Сложно одеваться в таком состоянии. Особенно сложно надевать брюки.

9