Земля безводная

— Нет. Как будто я играю. Исполняю чужую роль. Выдаю себя за кого-то другого. Вот как только что в этом ресторане, например Они навязывают тебе свою игру — богатства, хорошего тона, изысканности — в своем понимании, таким образом, как это должно происходить, на их взгляд. И кто по малодушию, как я, кто по привычке, кто от врожденной глупости — в игре участвует, принимает их правила, разделяющие мир на лакеев, которые лебезят и кланяются, и на господ, лопающихся от сознания собственного достоинства. И все до последней степени фальшиво, неискренне. Мне один официант как-то рассказывал со смехом: «Подаешь кому-нибудь меню и после «пожалуйста», приятно улыбаясь, добавляешь — естественно, мысленно — что-нибудь типа «собачья морда» или «грязный подонок». Сам он, помнится, употреблял еще более резкие характеристики.

Мы всё стояли посреди комнаты, как вошли.

— Хотя все это чепуха. Вот здесь ванная, здесь — туалет. Если хочешь принять ванну или душ, полотенца на полке, смотри, — я открыл дверь в ванную комнату. — Там же, на полке, — халат. Шампунь…

— Тебе не хочется еще немножко выпить? — перебила она меня.

— Почему бы и нет?! — выйдя из ванной комнаты, я прошел к шкафчику бара и открыл его дверцу. — Пожалуйста, выбирай.

— Это шампанское? — указала она на две темного стекла, пузатые бутылки с серебряными головками и красной лентой, перерезающей этикетку по диагонали.

— Да. Самое настоящее.

— Я очень люблю шампанское.

— Я тоже. Открыть?

Пряча волнение, я старался говорить спокойным, ровным тоном, но чувствовал, что голос мой звучит натянуто, как-то слишком официально, чуть ли не неприязненно.

— Знаешь, я, пожалуй, вначале приму душ, — сказала она, подумав. — Можно?

— Разумеется. Шампунь возле умывальника. Там же — мыло. Если нужно.

— Спасибо тебе, — сказала Лиза тихо и серьезно.

— За что?

Она подошла ко мне, глядя мне в глаза.

— За то, что ты мне помог.

— Я не сделал ничего особенного.

Привстав на носки, она поцеловала меня в щеку, легко обняла за шею, задержав затем на мгновение руки на моих плечах. Не знаю, как удалось мне сдержаться и на этот раз, не ответить на ее поцелуй. У меня потемнело в глазах.

— Я быстро.

Я не помню, как она вышла из комнаты: когда я пришел в себя, ее уже не было рядом со мной, а из-за прикрытой двери в ванную слышался ровный шум льющейся воды.

Я вполне отдавал себе отчет в том, насколько нелепо мое двойственное поведение; я не мог не чувствовать, что между нами создалась атмосфера взаимной увлеченности, особенной чувственной близости — тонкой, напряженной, томительной, — предшествующей влюбленности или, возможно, ею являющейся; я был виноват в том, что, пускай невольно, содействовал созданию этой атмосферы. Лизу винить ни в чем не приходилось, с ее стороны игры не было никакой: она, понимал я, нуждалась в ком-либо, ей были необходимы сочувствие, поддержка, она была выбита из колеи и потому слишком открыта, незащищена. А самое главное — она не знала, что я женат. Беда заключалась в том, что — даже в таком полубессознательном, полусумасшедшем состоянии, в котором я был, — я не хотел, не мог, не должен был позволить себе изменить своей жене. Предательство, пусть и такое маленькое, а по нынешним нормам — и вообще незначительное, все равно остается предательством, как ни крути. Я услышал, как Лиза переключила воду из крана в душ. До головокружения ярко я вдруг представил ее, ступившую в ванну. Голую, поднявшую лицо навстречу падающим сверху, сверкающим струям. Тонкую, убирающую обеими руками назад волосы. В одно мгновение ставшие от влаги тяжелыми, непослушными. Грудь ее от движения рук упруго поднимается, натягивается, становясь особенно круглой. Вода, сверкая-отраженным золотом ламп, стекает по шее, огибает овалы грудей, бежит по животу, скользит по ногам, оставляя повсюду микроскопические капли, из-за чего кожа горит, сверкает, словно сама излучает сияние.

Господи.

В какой-то момент я был близок к потере сознания — в смысле потери какого бы то ни было контроля над собой.

Из открытого бара я взял темно-темно-зеленую бутылку, стал срывать с ее горлышка плотное серебро, не попадая на дырочки перфорации. Пальцы мои лихорадочно дрожали. Мне необходимо было успокоиться, взять себя в руки до того как Лиза выйдет из ванной. Я понимал, что сейчас волнение мое слишком заметно.

Раскрутив тонкую стальную петельку, снял с горлышка проволочную конструкцию; коричневатая пробка сказала в моей трясущейся от напряжения руке: «ссст». Одной бутылки хватило как раз на два полных бокала. Я закурил — и, оставив сигарету в пепельнице, не удержался, с колотящимся сердцем подошел к двери, стараясь ступать как можно тише, хотя услышать меня Лиза в любом случае не могла: мне показалось, что девушка не совсем плотно закрыла за собой дверь. Из-за того что я зажег только один торшер, стоявший у окна в противоположном от ванной комнаты углу, в номере была полутьма, и по всей высоте двери в ванную тянулась тончайшая, едва заметная золотая полоса пробивающегося из ванной света.

Я прильнул к двери, надолго задержав дыхание.