Земля дождей

— Я сам подтолкнул его к этому слову, — произнёс я, облегчённо вздохнув, когда здание администрации скрылось из виду. — Помнишь, когда мы только зашли к нему в кабинет, я прокричал «Кар!»? Это крик вороны. У него сразу же инстинктивно и подсознательно возник образ этой птицы. Птицы. К тому же первые две буквы моего крика — это первые две буквы слова «КАнарейка». Потом я употребил слово «Канары». То есть добавил ещё две буквы. Слово «КАНАрейка» стало ещё полнее. Затем, если ты помнишь, упомянул слово «телогрейка», в котором есть недостающая часть слова «канаРЕЙКА». После этого данное слово в его подсознании собралось полностью. Оставалось лишь ещё раз напомнить ему образ птицы. И я заговорил о людях, что живут, словно птицы в клетках, помнишь? Всё это закрепило в его подсознании образ птицы. Но он ещё не знал, что это слово уже почти родилось и готовилось появиться на свет. И когда я напомнил ему, что он может сказать любое слово, оно как возьмёт да выскочит в его сознание. Притом «Канарейка» — довольно редкое слово. Ну разве вслепую угадаешь, что он выберет именно его? Во всяком случае, так думал он сам. Но он был марионеткой с самого начала. Вот. Примерно как-то так.

— И ты всё это придумывал на ходу? — Ника остановилась, широко раскрыв глаза.

— Ага, импровизировал. По-моему, неплохо вышло. Как считаешь?

— Ты… ты… да ты… это невозможно… Ты… ты невозможный!

Я замер.

Невозможный?

— Главное, теперь шансов, что он наконец-то возьмётся за ваше дело, гораздо больше, — сказал я.

И мы пошли дальше. В сторону дома. Сквозь осенние декорации Южного Залиново. Но мысль о том, что сказала Ника, не покидала меня всю дорогу. Ведь я живой, так же, как и все, хожу по этой планете. Разве я могу быть невозможным?

А может, и правда: все мои беды только из-за того, что я — невозможный?..

Глава 15

Когда мы дошли до дома Ники, начался дождь. Вначале медленно, редкими каплями, но уже через несколько минут он набрал силу и захлестал.

В доме было по-прежнему холодно. Я сразу же отправился колоть дрова, хранившиеся под металлическим навесом у калитки. Через минут десять, весь промокший, вернулся обратно. Сунув несколько поленьев в печь, пустившую до самого потолка трещину, с помощью газеты и щепок развёл огонь. Совсем скоро пламя разыгралось и осветило часть комнаты.

Ника дала мне полотенце и вязаный зелёный свитер. Про последний сказала, что это вещь Виктории. Неуверенно взяв свитер, я несколько мгновений неотрывно смотрел на него. Мне вдруг почему-то невероятно сильно захотелось вдохнуть его аромат…

Отчего же это?

Чтобы почувствовать… Викторию? Дать своим ощущениям ничтожно-крошечную надежду, что она ещё жива? Что её частичка живёт во всех этих вещах?..

Но её больше нет. Совершенно. Нужно это понять. Осознать. Она там, в холодной могиле. Уже гниёт. Разлагается. Исчезает окончательно. На что мне теперь её запах? Зачем лишний раз окутывать себя иллюзиями? Иллюзии не спасут от реальности. Однажды она всё равно нагрянет и шандарахнет по голове так, что мало не покажется.

Отогнав все эти мысли, я надел свитер. Слегка маловат. Впрочем, чего удивляться — женский всё-таки. Сама же Ника укуталась белой шалью. И пока тепло понемногу расползалось по всему дому, мы сидели у печи, пили ароматно-горячий травяной чай и согревали руки. По крыше, не прекращаясь, монотонно тарабанил дождь.

Через какое-то время Ника встала и достала из комода альбомы с фотографиями. Снова расположившись возле меня, она принялась рассказывать об их с Викторией детстве. Почти на всех бумажных отпечатках времени сёстры стояли рядом или держались за руки.

— Мы всегда были вместе, — тихо говорила Ника, перелистывая очередную страницу альбома. — Самые лучшие на свете подружки.

Ника с воодушевлением показала снимок, где десятилетняя Виктория стояла со смешно-надутыми щёками, а сама она, маленькая, сидела рядом на полу и, смотря в камеру, хохотала.

— Вика умела набирать полный рот воды и разговаривать. Её голос в этот момент становился таким забавным, ты бы знал! Я смеялась до слёз. Сколько я ни пыталась повторить так же — никак. Вода сразу же выплёскивалась или я начинала сильно смеяться. Вика так много всего умела…

Ника не замечала, что я уже несколько минут пристально смотрю на её лицо. Она сосредоточенно перелистывала страницу за страницей и всё говорила и говорила.

— Мама всегда любила её больше, чем меня… Радовалась всю жизнь её успехам, ставила всем в пример. Да и ругала она её редко. Не то что меня. А если шли покупать на рынок одежду, то сперва всё покупали Вике. И уже потом, если оставались деньги, подыскивали что-нибудь мне. Но чаще всего — не оставались. — К губам Ники пробилась слабая усмешка. — Поэтому в школу я всегда ходила в затасканном костюме и стёртых сапожках. Надо мной смеялись, зная, что это вещи моей сестры… Эх, как же я мечтала стать Викой. Чтобы мама любила меня так же. Чтобы относилась так же, как к ней. И чтобы все-все относились ко мне, как к ней. Она всегда была такой молодчинкой.

— Слушай… — вдруг захотелось спросить мне. — А где… ваш отец?