Земля Гай

— Убьют?! Ты же не бросишь меня? — Кузьминична схватила Михайловну за руку.

— Знамо дело, не брошу. Как ты могла так худо обо мне подумать?

— А когда поедем? Завтра? Свят–свят–свят, мне страшно, Михайловна…

— Чтобы ехать — деньги нужны. Мы уже год с пенсии копим. Шутка ли — три тыщи километров! Сколько денег надо!

— Так она пишет — хату продать. С божьей помощью.

— Хату! Кто твою хату купит? Кому сюды ехать надо — ни магазина, ни почты нету! Вот мы и копим, штоб, значит, не с пустыми руками, не бедные родственницы, а две полноценные пожилые женщины.

Кузьминична пыталась осмыслить новости. Михайловна наконец нацепила очки и стала отслюнявливать бумажки, бубня себе под нос счет. Досчитала и торжественно выложила на стол пачки: пятидесятирублевые, сторублевые, пятисотрублевые — и даже одну тысячную — бумажки:

— Вот.

— А этого хватит? — радостно спросила Кузьминична.

— А кто его знает… — Михайловна задумчиво подперла щеку рукой. — Я примерно знаю, сколько стоят билеты.

— Примерно?

— Я вот думаю, может, у Егорки спросить? Он все ж таки мне родственник, почти внук. И потом, он молодой, в городе жил…

Решать, конечно, что–то надо было. Письмо пришло уже почти год назад. Может, эта Ольга уже давно родила и нашла другую няньку? Или ей на работе дали декретный отпуск? Может, она давно уже забыла о приглашении, да и о бабке вообще? Надо было срочно что–то решать — надо было ехать.

Кузьминична преданно смотрела на Михайловну. Она уже связала новость с предыдущими разговорами — а говорили об этом бабки между собой постоянно — и стала успокаиваться, рассеянно смотрела по сторонам.

— А это шо за хлопец?

В полстены у Михайловны висел портрет Ленина.

— Это Ленин. Што, чай позабыла уже все, как в школе юными ленинцами были, знамена таскали?

— Будь готов — всегда готов! — радостно подхватила Кузьминична: события многолетней давности иногда очень ясно всплывали у нее в голове, — Ленин — вождь. И в конторе Ленин висел, и в амбулатории, и на площади перед школой Ленин бронзовый стоял, да?

Михайловна обрадовалась, села на любимого конька:

— Помнишь? А как раньше хорошо было, и все знали, зачем живут? Чтобы строить будущее. Все хотели работать — вставать рано, чтобы как можно больше успеть. Я же сюда с Ленинградской области еще до войны ребенком с родителями приехала. Страна позвала. Нужны мы были своей стране. А после войны — и подавно. Такое хозяйство надо было поднимать. И все работали как один. Как же радостно было работать! До седьмого поту! Все были молодые, сильные, веселые… Голодные, злые и жадные до работы… Все для страны, для народа, для Сталина, за дело Ленина… А здесь все день ото дня становилось краше: утром сосны — днем бревна — вечером первые дома, утром болото — вечером широкая дорога, утром — пустырь, вечером — биржа и ровные ряды стволов… Знаешь, какая у меня мечта еще с самого детства была? Вытащить дедушку Ленина из прошлого, привести к нам, сюды, ну, в настоящее, и показать, как мы хорошо живем…

Но Кузьминична мало чего понимала из бурной речи Михайловны. Глупо улыбаясь, она смотрела в себя, на свои цветочки. Заметив этот взгляд, Михайловна осеклась:

— Ленин это, запомни — Ле–нин!

— И мы для него строили леспромхоз?

— Да не для него, а для страны, для других людей. На юге–то леса нет, а строить дома и дрова, чтобы печи топить, надо. А Ленин нас всему научил.

— Он был учитель?

— Ну почти. Вождь.

— А он к нам сюда приезжал побачить, как мы все хорошо зробили? Ну… ты говорила… хотела ему показать…

— Конечно, приезжал, — Михайловна снова задумчиво подперла голову

рукой, — все осмотрел, все бревна сосчитал… А потом велел нам с тобой два шага вперед из шеренги сделать, положил нам руки вот так, — она положила руку на плечо Кузьминичне, — на плечи и сказал: «Молодцы, бабоньки, с вами мы коммунизм за три пятилетки построим».

Глава 7

— Так я и знала! — Михайловна уперла руки в боки. — И шо мы тут сидим?

Зайдя в дом после вечерней дойки, бабка обнаружила теплую компанию: на кухне вокруг стола сидели Кузьминична, Васька и Егорка. На столе стояла початая бутылка водки, вареная картошка и луковые перья. Кузьминична, наверное, при помощи Егорки — или Васьки? — стопила печь. В доме пахло теплом и хлебом, свесившаяся над столом слабенькая лампочка объединяла людей вокруг стола, спасала от сумерек за окном.

— Так это… — Кузьминична развела руками, — вот соседушка заглянул, — махнула рукой на Ваську, — да Егорка забежал. Ты же сама хотела о чем–то… запамятовала я… спросить.

— А, Михайловна, мэ комам тэ выпьям бравинты, выпьем водки, брось гундосить, ну, ептыть, праздник же сегодня — пенсия. Надо же по–людски отметить? — вступил Васька, который уже был пьян и всех любил. — Садись, яхонтовая моя, посидим, потолкуем по–соседски, — он даже место ей уступил, перебрался на неудобную скамейку.

Егорка был бодр, и не понятно, пьян или нет. Он внимательно смотрел на Михайловну.

— Допекли вы меня, алкоголики, до печенок… Вот напасть–то! — Михайловна сходила переоделась в сухое и подсела к ним: