Земля Горящих Трав

— Тебя окружают чужие люди, которым нет до тебя дела — для них ты всего лишь биологический материал. Каждый день они берут тебя и бесстрастно препарируют, как подопытное животное. Твои собственные друзья считают тебя мертвым. Тут у кого хочешь крыша поедет… — Стейр внимательно следил за выражением лица Сеславина. — Ты действительно готов умереть за придуманное тобой счастье придуманного тобой народа Земли, который уже и так счастлив со мной? Это как соперничество за женщину. Народу хорошо со мной, а твои домогательства его только раздражают. Ты просто не понимаешь, ведь так?..

Сеславину начинало казаться, что все это ему снится: Стейр в самом отвратительном своем облике.

— Ты мог бы понять, если бы захотел, — голос канцлера чуть дрожал. — Кто наказывает, тот и дает защиту. Не надо быть таким грубым. У тебя философское образование! Неужели ты не понимаешь? Экстатический восторг измученной души, жестокая боль, невыносимая страсть — твое «я» уничтожено, ты осознаешь над собой что-то высшее. Чтобы испытать всю полноту бытия, нужно бессилие, пассивность и смирение. Боль срывает с личности покровы амбиций, самоуверенности. Ты станешь иным, изменится все твое восприятие. Ты почувствуешь, что ты счастлив.

У Сеславина снова расплывались в глазах круги.

— Я не сотрудничаю, — тихо ответил он наконец.

Стейр тихо выругался:

— Я потратил на тебя кучу времени. Ты действительно такое грубое быдло, что ничего не чувствуешь? Получается, я зря тут распинался перед тобой? Я бы советовал тебе быть немножко тоньше.

— Да, канцлер, я не могу наслаждаться унижением.

Его глухой, но ровный голос разочаровал канцлера.

— Ну, ладно, — подытожил Стейр. — По-моему, тебе, в самом деле, это недоступно…. - он помолчал. — Раса инсектоидов… Значит, скоро сдохнешь.

— Я знаю.

Стейр взял пульт с прозрачной крышки стола, нажал кнопку вызова охраны, бросил: «Уведите» и отвернулся.

Когда Сеславина вернули обратно в камеру, он, как подкошенный, упал на койку. Нервное напряжение, особенно напряжение последних минут разговора с канцлером обошлись ему так дорого, что спустя несколько минут, уже лежа, он снова потерял сознание.

Лес сбросил цветные листья. Голые деревья окружали единственное зеленое место, поляну-локус Ярвенны.

Обычная полевица давно бы уснула на зиму. Она забралась бы в дупло или в нору, зарывшись в сухие листья и дожидаясь, пока ее убежище засыплет снег. Полевица проснется весной, когда зазвенят ручьи на ее поляне.

Но в локусе Ярвенны вторично за год зацвела полынь. Ярвенна не уходила, и поляна чувствовала, что полевица не спит, значит, зима далеко. Вот почему, хотя лес вокруг облетел, полынная поляна зеленела и даже цвела, как цвела бы и в суровое холодное лето. Жизненная сила локуса делала ее землю более теплой, чем везде в лесу. Осенние дни становились короче, и, не впитывая досыта солнца, трава стала темнее цветом. Но полынь стояла стеной, выше и с более толстыми стеблями, чем могла бы вырасти естественно. Поляна чувствовала, что на ней живет маленькая, но необыкновенно сильная полевица-полынница.

Ярвенна упорно надеялась, что Сеславин жив и видит локус, где стоит его алтарь. Как бы он ни ослабел, это особое, сильное место он должен видеть: ведь оно все пронизано ожиданием Ярвенны и ее мыслями о нем.

Ярвенна понимала, что скоро выпадет снег. На поляну, хоть и с опозданием, придет короткая осень, потом долгая даргородская зима. И это место, которое сейчас для Сеславина что-то вроде маяка, издали видимого сквозь туман, перестанет его притягивать. Доживет ли он до весны, когда Ярвенна снова сможет «зажечь» этот «маяк»? Она в отчаянии заправляла железную лампу маслом и до упора откручивала фитиль, чтобы она горела как можно ярче.

Сеславин давно потерял счет времени. По цветущей на поляне полыни он прикидывал, что все еще конец лета или начало осени. Теперь в камере он иногда проверял силы: пытался облечься сиянием или мысленно сосредоточиться на какой-нибудь своей ритуальной вещи в Обитаемом мире. Он знал, что дома в Даргороде хранится его железный нож, вроде того, что он подарил Элено и Ри. Но Сеславину не удавалось ничего увидеть. Сияние, которым он облекался, тоже было неярким и слабым, и быстро угасало само собой.

Когда его в очередной раз вывели в коридор, что-то вдруг подсказало ему: на сей раз он не вернется. Острое предчувствие смерти заставило его пошатнуться. Конвойные уже привыкли, что он слабо держится на ногах. Сеславин шел медленно, его не подгоняли. Лифт… Дверь открывается…

Недавно по дороге в лабораторию у Сеславина случился панический приступ. Его успокоили уколом транквилизатора. Теперь Сеславин вновь ощутил, что боль в груди не дает ему вздохнуть, и лоб влажнеет от пота. Но он еще держался. Конвойные отвели иномирца вниз, на какой-то подсобный этаж, в небольшой пустой зал.

Это был тускло освещенный кремационный зал.