Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

Кукин проснулся поздно, потянулся, хрустя суставами, громко зевая. Слипшиеся глаза не открывались. Он протянул руку к Василисе, нащупал подушку с вдавленным провалом: Василисы не было.

Клавдий Иванович тряхнул головой, прогоняя сон. В окне то ли сгущался вечер, то ли брезжил рассвет. Спросонья он не разобрался. Низкое и темное небо навалилось на крыши.

«Хмарь!» — поморщился Кукин и растер пятерней затекшее, помятое лицо. Ныла отяжелевшая голова. Противно было во рту — так противно, что хотелось выплюнуть вязкую слюну на пол.

Куда же подевалась Василиса?

Он прислушался: никаких звуков, только в углу, под иконой, тикали ходики. Острие малой стрелки тянулось к одиннадцати.

Язык, словно стянутый, трудно шевелился во рту.

«Могла бы поставить огуречного рассолу или холодной простокваши, — раздраженно подумал Клавдий Иванович. — Небось сидит в чайной, скрестив руки, корчит из себя царицу».

Семь-восемь месяцев назад он впервые увидел Василису. Был поздний зимний вечер. На Тверской, у самого поворота к Гнездниковскому переулку, Клавдий Иванович лицом к лицу столкнулся со Звонарем.

— Бежим! — крикнул Звонарь. — Погоня!

Они смешались с прохожими, благо, народ валил после сеанса в кинематографе. На ходу запыхавшийся Звонарь сообщил, что рабочие разгромили охранку, в Гнездниковском — засада и что он чудом унес ноги.

Скоро Кукин остался один и побрел куда глаза глядят, пока крайняя усталость и стужа не заставили его оглядеться. В каком-то глухом, скудно освещенном переулке он остановился перед зашторенными окнами. Дом манил теплом, оттуда доносилась негромкая музыка граммофона, а у входной двери висела вывеска: сбоку — пузатый самовар, в центре — «Чайная Степанидовой».

Дверная ручка как магнит притянула Кукина. Он ухватился за нее плохо сгибающимися пальцами. В эту минуту никакая сила не смогла бы оторвать его от этой ручки, заставить идти опять в темноту и стужу пустынного переулка.

Вывеска не обманула. В небольшом зальце — на пять или шесть столиков — жарко дышал трехведерный самовар. За буфетной стойкой, скрестив руки, восседала крупная женщина с круглым, сметанно-белым лицом и коричневой бородавкой на щеке.

Маленькая, теснившаяся в деревянном домике чайная показалась Кукину такой уютной, каких он еще не видывал, а дебелая хозяйка с подымающейся холмами грудью заставила удивленно вздохнуть. Внутренний голос Клавдия Ивановича прошептал: «Царица».

После грозовой сумятицы февраля семнадцатого, после неразберихи и тревоги тех бурных дней, после напряжения бессонных ночей и пугающе-зловещего финала — разгрома охранки Кукин впервые расслабился, примостившись за столиком в полутемном углу чайной. Неужели все, чем жил, рухнуло?

Он потерянно смотрел в одну точку, пока водка горячей волной не растеклась по всему телу. Пил, не закусывая, разморясь в тепле, и постепенно мирские заботы растворились в зыбком тумане. Наступило то блаженное состояние, когда все на свете трын-трава.

Теперь Клавдий Иванович уже различал мелодию граммофона и даже различал слова:

Вы, очи, очи голубые,
Вы сокрушили молодца,
Зачем, о люди, люди злые!
Вы их разрознили сердца?

В самом деле, зачем «разрознили сердца»? Кукин встал, подержался за спинку стула, нетвердо прошел мимо пузатого самовара с надраенными до блеска боками, мимо низкорослой и суетной Маньки, разносившей чай по пятачку за пару, мимо картины «Аленушка». Задержавшись у клетки с тремя ярусами жердочек, Клавдий Иванович полюбовался нарядным щеглом. Птаха перепархивала с яруса на ярус, вертела ярко-малиновой головкой, мелодично напевала:

— Пюи-пюи, сти-глик — пикельник.

— Ишь! — икнув, отозвался на щеглиную песню Кукин, что, видимо, означало одобрение или даже восхищение, и, сделав следующий шаг, остановился возле хозяйки. Ему непременно хотелось сказать ей что-либо приятное. Но слова, как налимы с крючка, выскальзывали. Клавдий Иванович неприлично долго стоял, ничего не говоря и разглядывая высокую грудь Василисы Степанидовой. Василиса, не выказывая ни малейшего смущения, скрестив руки, с прежним достоинством восседала за стойкой.

— Знат-ный у в-вас ч-чай, — наконец вымолвил Кукин, так и не отведавший ни одного глотка из стакана, поставленного на стол низкорослой Манькой.

— Клиента не обделяем, — ответствовала Василиса неожиданно густым, басовитым голосом. — Заварку не экономим, как в иных других чайных.

— Знатный, знатный, — закивал головою Кукин, пропуская мимо ушей неудержимую обиду на конкурентов, прозвучавшую в словах хозяйки.

— А вы у нас впервой, — пожурила гостя Василиса. — Милости просим бывать почаще!

— Вы уж н-не сомневайтесь! — заверил Клавдий Иванович.

Хозяйка степенно улыбнулась, и на сметанно-белом лице шевельнулась коричневая бородавка.