Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

Кукин стал бывать в чайной Степанидовой. При дневном свете чайная не казалась такой уютной, как в тот памятный вечер. Вывеска полиняла от солнца и дождей. Особенно пострадала почему-то одна буква — «й», и читалось не «чайная», а «чаная». Внутри бросались в глаза вздувшиеся, потрескавшиеся обои и серые половики — украшение домов с убогим достатком.

Василиса жаловалась Кукину на богатых и хищных конкурентов, на малое число посетителей, на свою расточительность («Заварку не экономим»), на скудный доход («Пятачок за пару чаю, гривенник — за снедь, не больно-то много»).

На втором этаже у Степанидовой была светелка со старинным и добротным платяным шкафом, со столиком, уставленным порожними флакончиками от духов, с двуспальной широкой кроватью, спинка которой венчалась блестящими никелированными набалдашниками.

Манька, взятая из милости, жила рядом в кладовке, узенькой комнатке без окна, смрадной, как глухо запертый сундук.

Дымка необычности и уюта рассеялась, испарилась. Но мысли о месте «под солнцем», о «собственной крыше», иногда и прежде посещавшие Кукина, обрели реальную основу. Василиса ни разу не обмолвилась и словом о своем прошлом. Клавдий Иванович не мог составить точного представления и об ее возрасте. Однако чаепития вверху, в светелке, участились; Кукин поговаривал о том, что есть у него кой-какие вещицы, которые можно продать, а добытые деньги пустить «в дело». Василиса томно вздыхала, а Клавдий Иванович ненароком посматривал на никелированную спинку кровати с шариками-набалдашниками.

Разговор о «кой-каких вещицах» имел под собой основание. Участвуя в погромах, утверждавших незыблемость монархии и праведность православия, Кукин проявил смекалку и расторопность. Он не рылся, как его собратья, в тряпках, бросался к буфету, где бывала фамильная посуда. А однажды в руки его попала шкатулка с драгоценными камнями.

Не откладывая дела в долгий ящик, Клавдий Иванович извлек из тайника заветные трофеи и явился к антиквару. В тесной комнате, увешанной картинами, заставленной статуэтками, диковинными фигурками из дерева, бронзы, кости и гипса, маленькая шкатулка и тяжелые серебряные ложки сразу померкли. Антиквар задержал взгляд на затейливых, загадочных вензелях, обозначенных на ложках, и, не подымая глаз, спросил:

— Ваш вензель?

— М-да, — неуверенно ответил Кукин.

Антиквар понимающе кивнул.

Содержимое шкатулки заинтересовало его больше. Он долго рассматривал сапфиры и агаты, рубины и янтарь и вдруг, подняв глаза на Клавдия Ивановича, сказал:

— О-о, это бриллиант, старая английская огранка, пятьдесят шесть граней. А это октаэдр…

Заполучив приличную сумму, Клавдий Иванович не бросился очертя голову к Василисе. Он дал волю своим мечтам, походил по кофейням и чайным средней руки, беседуя с хозяевами, не брезгуя потолковать и с половыми. Можно бы заглянуть и в знаменитый «Эрмитаж» или в другие первоклассные рестораны, скажем в «Славянский базар» со стеклянной крышей или в «Стрельну» с зимним садом, с гротами, фонтанами и беседками. Но там среди тузов, ворочающих миллионами, сорящих деньгами, Кукин чувствовал себя скованно, как бедный родственник в костюме с чужого плеча.

«Не сразу Москва строилась», — утешал себя Клавдий Иванович, посещая харчевни скромные, но отнюдь не убыточные, разговаривал, выспрашивал, прикидывал. Не обошлось и без открытий. Оказалось, половые, щеголявшие в безупречной белизны мадаполамовых рубахах и штанах, покупают их на собственный кошт и зарплаты у хозяев не получают, живут чаевыми, а иногда и хозяину выплачивают немалый процент от чаевых.

«Низкорослую Маньку переведем в судомойки, — твердо решил Кукин, — она, замухрышка, отпугивает клиентов. Заведем полового. Ведь чайная будет не просто Степанидовой, а Кукина и Степанидовой».

На Трубной площади в воскресенье, толкаясь среди московского люда, торгующего всякой живностью — пышнохвостыми котами, звонкоголосыми кенарями, воркующими голубями, кривоногими таксами, пятнистыми пойнтерами, Клавдий Иванович остановился возле клетки с тремя попугаями. Около нее толпилось больше всего народу.

— Здррр-авствуйте, господа! — человеческим голосом выкрикивал темноклювый, сверкающий ярко-зеленым оперением попугай. А его сосед внезапно распустил шейный веер и стал похож на сказочную жар-птицу.

«Вот чем мы приманим клиента! — смекнул будущий владелец чайной. — Василиса ахнет. Щеглом-то кого поразишь?»

Хозяин попугаев, плюгавенький старикашка, заломил круглую сумму — двадцать пять рублей за штуку.

— Эк хватил, — урезонивал его Кукин. — Да за такие рубли я стадо индюшек могу купить, полгорода накормлю.

— Индюшки — мясо, ими брюхо набивать, — не сдавался старичок, — а веерный попугай для глаза, для души, и речь человеческая, с Амазонки привезен!

Пришлось отсчитать двадцать пять рубликов, как одну копейку. Накладно, конечно, но верилось: окупится.

Словом, когда появилась над дверью новая вывеска «Чайная Кукина и Степанидовой», царственно восседающую Василису дополнял половой в белоснежных брюках и веерный попугай — посланец густолистых рощ из долин Амазонки.