Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге

На столике с многочисленными флакончиками из-под духов лежал синий листок. В нем писалось о том, что все продукты из чайной Кукина и Степанидовой реквизируются для нужд революции и что оплата будет произведена после окончательной победы.

Расписался председатель Замоскворецкого ВРК П. Штернберг.

Р-р-рек-визировать!

Резкий звук, похожий на другие рычащие — р-р-разорить, р-р-растоптать — больно резанул ухо.

Кукин вобрал в плечи голову, все в нем сжалось, напружинилось: за синим листком стоял бородатый астроном, стояли версты между обсерваторией и университетом, стояли стылые вечера в Никольском переулке, стояли дни, месяцы, годы.

Этот бородач всегда был недоступен и страшен, непонятен и могуществен, — огромный, большерукий, широкоспинный, и не Кукин его, а он Кукина настиг, чтобы р-р-разорить, р-р-растоптать…

Клавдий Иванович бросился в Манькину каморку. В каморке была неотапливающаяся печка с замурованным дымоходом. Там спрятал Кукин револьверы, гранаты, патроны.

В каморке не осталось следов Манькиного пребывания: голая железная койка, большой гвоздь в стене, на котором прежде висела ее убогая одежонка.

Запихнув один револьвер в карман брюк, второй в боковой карман пальто, вытащив три гранаты, он решил, ни секунды не медля, спуститься в чайную и швырнуть связку гранат в жующих, разговаривающих, распивающих чаи. Кукин злорадно ухмыльнулся, представив, как разметает взрывом людей, как ударит горячий фонтан из пробитого медного брюха пятиведерного самовара.

«Вот вам, вот вам реквизиция!»

Но он не швырнул гранаты в собственную чайную. Рука, спрятанная в пальто, будто прилипла к карману. Клавдий Иванович по-кошачьи неслышно выскользнул в переулок. Ярость повела его дворами по адресу, где его наверняка ждали надежные люди.

Когда-то в Нижегородском кадетском корпусе, накрыв шинелью, товарищи избили Кукина за донос. Злоба тлела в нем, как уголек, спрятанный под копной сырого хвороста, тлела мучительно долго.

После этого не раз его обуревала злоба. Однако он редко чем-либо выдавал свое состояние, разъедаемый, как щелочью, мстительным чувством.

На сей раз злоба вспыхнула неистово бурно, требуя немедленной разрядки.

Штабс-капитан Переверзев наставлял Кукина: пробил час! Пока подойдут подкрепления с фронта, мы взорвем большевиков изнутри. Пожары, пьянство, грабежи, погромы, насилия, выстрелы из-за угла, Страх. Хаос и анархия!

Наши люди везде — в Замоскворечье и Хамовниках, в Дорогомилове, Бутырках, на Пресне. Вперед, Кукин, отечество тебя не забудет!

Слушая штабс-капитана, Клавдий Иванович подумал: «Очередная блажь». Но теперь, после чайной, захваченной рабочими, реквизированной бородачом-астрономом, им безраздельно овладело сладостное, нетерпеливо-снедающее чувство расплаты.

Соратники разделяли его порыв. Их было четверо: подпоручик Петриченко, с двумя маленькими звездочками в погоне, подстреленный на фронте собственными солдатами за жестокость; Гаврила — сын владельца мясной лавки в Охотном ряду; студент Коммерческого института Ляхов и гимназист Серж.

Все пятеро ворвались в квартиру доктора Мильмана. Доктор оказался в больнице. Ему повезло.

Гаврила и Серж, подхватив под руки сгорбленную старушку, втолкнули ее в ванную. Дверь заколотили. Старушка, тугая на ухо, так и не поняла, о чем говорили, что выкрикивали незнакомые люди.

Уходя, они свалили в кучу скатерти, простыни, одеяла, подушки и подожгли.

В другом месте приспешники Кукина обстреляли очередь в хлебную лавку. Подпоручик Петриченко стрелял без упора и заранее говорил, куда попадет: в лоб, в глаз, в ухо…

В большом каменном доме пятерку привлекла медная табличка, из которой явствовало, что в квартире живет присяжный поверенный.

Петриченко и Ляхов, связав почтенного господина, уверявшего, что он беспристрастный слуга Фемиды, с любопытством рылись в его бумагах и письмах. Гаврила взломал платяной шкаф и, срывая с плечиков вещи, швырял их на пол. Кукин не удержался от давнего соблазна, совал в карманы серебряные ложки с фамильными вензелями. Синеглазый Серж тискал в кухне прислугу, молодую деревенскую девушку. Испуганная наглой настойчивостью гимназиста, она с криком бросилась на лестницу, выбежала из подъезда.

В квартиру присяжного поверенного ворвался красногвардейский патруль. Первым выстрелил Гаврила. Рука у него дрожала, прицелиться он не успел. Пуля вонзилась в косяк двери, оставив маленькую, как пуговица, дырочку.

Красногвардеец вскинул винтовку, и Гаврила грузно осел на ворох пиджаков и сюртуков, выброшенных из шкафа.

Кукин, услышав крик прислуги, хотел было поспешить на помощь Сержу, но его отвлекла фаянсовая статуэтка белобокой сороки с длинным черным хвостом. Пока он раздумывал, затолкать ли сороку в карман и не отшибут ли ей крыло тяжелые серебряные ложки, в коридоре захлопали выстрелы. Кто нападает и кто обороняется, он понять не успел. В грудь его уперся штык, сильные руки вывернули карманы, грубый и властный голос потребовал:

— Выходи, бандюга, ну!