Земля Христа

Второй, послабее, но более реальный страх Лопеса заключался в том, что он боялся чуждости Охленов. Они все понимали еще более закручено, чем тилерчийцы, которых, всех до единого, считали сумасшедшими в квадрате. И эта закрученность мышления туземцев следовала из его убийственной простоты: это сталинисты, привыкшие к тройной лжи с третьим-четвертым дном, к недомолвкам, словесно-логическим ловушкам, психологическим лабиринтам, внутреннему обману, комплексам и предубеждениям, истинам, которые выражались через полу- и четверть-правды, к расчетливости и иррациональности — этим двум полюсам человеческой психики, не могли попросту представить себе иного человека — и это они не могли, не желали прочувствовать мысли туземцев. Понятно, что хлопоты доставляли и чисто технические и культурные различия, но этого они как раз ожидали. Но вот доброты и любви ожидать они не могли. Они их не понимали.

Здесь не знали денег, не знали войн, убийств, воровства, ненависти, лжи — не знали уже две тысячи лет. Понятия эти помнили. Охлены могли дать им определения — но таким же запутанным и не имеющим ничего общего с правдой способом, каким и Лопес мог бы сформулировать охватывающую все и вся любовь.

Здесь не знали рафинированной техники; в науке, скорее всего, уровень Земли Сталина двадцатого века не был достигнут — Бог не желал, чтобы этот уровень был перейден. Электричество применялось в очень малом масштабе; Охлен получал его от водяной турбины, поставленной на ближайшем ручье, но девяносто пять процентов труда выполнялось вручную: и никаких сложных машин. Сельское хозяйство для потребностей одной семьи. Очевидное благосостояние, которое видели сталинисты, казалось, вступало в явное противоречие с таким положением вещей. Они спрашивали, но все расспросы, относящиеся к экономике, торговле, заканчивались двухсторонней идиоматизацией ответов. Все это раздражало Разведчиков сверх меры.

После пяти дней бесплодных допросов, чтения непонятных книжек и ведения бессмысленных, псевдонаучных бесед они вернулись к исходной точке, обогащенные лишь неврозами и началами сумасшествия.

— Эту Землю нельзя завоевать, — заявил Целинский на шестой вечер, который они проводили у камина, ведя ленивую дискуссию, запиваемую пивом.

— Это почему же?

— Я уже не говорю о присутствии Его. Но, понимаете, нельзя завоевать кого-то, кто совершенно не знает, что такое завоевание.

— Это почему же? — удивился Круэт. — Глупости ты несешь.

— Неужто? Тогда скажи, как ты представляешь эту операцию, а?

Майор пожал плечами и сплюнул в огонь.

Они беседовали, не пользуясь говорилками, не проверяли они и то, а нет ли здесь подслушивающих устройств — никто, собственно, этого не говорил, но все прекрасно понимали, что идиотизмом была бы любая попытка скрыть свои мысли от Бога (что уже там слова); их не снабдили детектором Духа Святого.

— А меня больше всего достает эта их любовь, — захрипел Хо. Перебив тему, он тут же нервно оглянулся за плечо, что стало уже чуть ли не безусловным рефлексом.

— Ха, почему это? А мне казалось, что для тебя здесь рай.

— Не для каждого рай является подходящим местом, — тихо ответил сержант.

Лопес, совершенно трезвый (как и у других, у него в крови кружили субстанции, способные нейтрализовать любое вредное химическое соединение) подошел к окну и заорал в сторону долины:

— Чтоб ты сдох!!!

Все замерли. Лопес захихикал и вернулся на свое место. Это была уже не первая их попытка совершить самоубийство.

— Они все здесь подставленные, — раз, наверное, в десятый повторил Целинский.

— Мы все прекрасно об этом знаем, — буркнул майор.

— Выходит, они могут врать.

Круэт с сожалением покачал головой.

— Как это сказал Лопес: сам факт того, что их подставили, делает правдой каждое их слово. Только Бог…

— Или, более тонко, — продолжал Януш. — Он исключил всех Разведчиков, пока ему не попались такие, которые соответствуют его намерениям. Он показывает нам, что хочет показать, чтобы мы думали то, что думаем, и…

— Круэт, — перебил Стрелочника Прадуига, — полазаешь?

— Нет.

Лопес кивнул Целинскому. Они вышли из дома. Прохладный весенний воздух тут же заставил их задрожать.

В южной части долины, в полукилометре от хозяйства Охлена, высился крутой склон с голой, лишенной растительности вершиной. Подъем не был особо мучительным, но какие же виды отсюда открывались…

Целинский сопел, а у Лопеса даже не ускорилось дыхание: как у всех солдат Корпуса у него был привит чип с координационной программой «Гладиатор», гарантировавшей использование возможностей организма на девяносто процентов, а также контроль над вегетативной нервной системой — потому-то Прадуига двигался словно балетмейстер.

Добравшись до вершины, они уселись на одном из раскиданных там гладких, серо-голубых камней. Над долиной заходило Солнце.

— Кстати, я расспрашивал Эсслен про телепортацию того пацана, — отозвался Целинский.

— Ну и?

— Ясное дело, что слова она не поняла. Пришлось ей все тщательно описать — она не удивилась. Я спрашивал, как он это сделал.

Прадуига усмехнулся под носом.

— Она не поняла вопроса, — буркнул он.