Земля-кормилица Рассказы Очерки

— Охо-хо! Как они жить-то будут! Вздумал босой на голышке жениться. Ох, много будет слез… ой, много…

— Если в любви да согласии, — проживут. На земле постелются, небом укроются. Я, голубушка, и не так еще выходила, — за вдовца! Хоть говорят: лучше девке без венца, чем замуж за вдовца, а вот мы прожили с ним душа в душу, и чистая водица нам казалась слаще меда.

— Да вот и мы с Домиником тоже сошлись еще батраками: и как только меня ни пугали, когда я за него выходила: и спать-то мне на голых досках придется, и муж-то меня на третий день выгонит. А все это — больше от зависти. Когда завидуешь, девонька, так слушаешь, кажется, о чем и овсюг под забором шелестит. Вот увидите, хорошо будут жить Тарутисы, оба они работяги, оба молодые. Не бросил же ее Юрас с одним ребенком, не бросит и с пятью.

Все приданое Моники уместилось в одном небольшом сундуке, который молодые перевезли к себе на другой день на телеге, примостившись тут же. Этим и кончилась их свадьба. На новоселье никто их не провожал. За телегой, которую они одолжили, плелась подаренная Ярмалой коза, — шутники увешали ее лоскутками, подвязали ей на шею колокольчик.

Муж с гордостью показывал хозяйке все, что сделал своими руками: печь, плиту, кровать; даже колышек он вбил в стену для одежды. Моника в восторге ощупывала каждую вещь и все переставляла, все устраивала по-своему.

— Будем жить тут, как Адам с Евой, — сказал Юрас, не отходивший от своей хозяюшки.

Так началась семейная жизнь этой четы.

Первую ночь новоселы-молодожены провели под солдатской шинелью… Наговорившись о будущем, о лучших днях, не успели они закрыть глаза, усыпляемые жалобным блеяньем козы, как пошел сильный дождь, и холодные капли стали падать с потолка прямо на постель.

— Раньше тоже заливало, но не так сильно. Крыша еще новая. Может, потолок?

Они поднялись, перетащили кровать к другой стене, а там, где текло с потолка, подставили миску. Но и на новом месте тоже — не успели они согреться, прижавшись друг к другу, как и тут закапало. Опять пришлось Адаму и Еве перетаскивать свое ложе, а с потолка текло все сильней, капли сыпались, как сквозь решето. Так до утра маялись молодожены со своей постелью, будто гонимые самим небом, пока не развалилась их наскоро сколоченная кровать. До самого утра пришлось просидеть на печке этой паре залетевших на край болота чибисов.

Однако новоселы чинили и лепили свое гнездо до тех пор, пока не устроились так, что со спокойным сердцем могли ждать гостя, появление которого предвещал тревожный, тоскливый взгляд Моники.

Оттуда, где восходит иссиня-темная ночь, мерцая, как дно речное, усеянное серебристыми чешуйками, с северо-запада шел чудесный чародей. Золотом и киноварью покрыл он листву деревьев, кровавым соком налил ягоды калины, и под мощным его дыханием стали падать созревшие плоды.

II

Он появился ранним утром, нежданно, особенно потому, что они оба хорошенько не знали, как это происходит. Муж метался туда и сюда, то вспоминая о докторе, то о бабке-повитухе, но было уже слишком поздно. Пожалуй, и не поздно, еще можно было поспеть, ведь роженица кричала полдня и, словно разрываемая изнутри, несколько раз порывалась с постели.

Кричала она так страшно, что муж убежал из избы, зажав уши и не зная, куда деваться… он совсем растерялся, начал рубить хворост, потом бросил топор, кинулся к ней, крепко обхватил все более бледневшую жену руками, и держал ее, держал, пока сам не обессилел, обливаясь липким потом.

Теперь о докторе уж не могло быть и речи. Юрас не мог уже оставить ее одну ни на минуту. А там пришлось бы еще отыскивать лошадь и повозку.

Ночью она успокоилась и, бледная, с закрытыми глазами, сказала, взяв его руку:

— Дурачок, тебе самому придется мне…

Он смутился и, затаив дыхание, ждал, когда она окликнет его, когда можно будет что-нибудь для нее сделать. Он бросался то за тем, то за другим, опять садился к ней на кровать, укрывал ее до подбородка; — нет, так не хорошо: он раскрывал ее до пояса, уголком наволочки отирая капельки пота у нее на висках. Решил-таки сбегать на усадьбу к работницам, но с полдороги вернулся. Она так и лежала на спине, молча, только глаз с него не сводила, словно стыдясь; ее раскинутые руки судорожно вцепились в подушку. Волосы у нее сбились в комок, выбившиеся пряди прилипли к мокрому лбу. Одна прядка впилась в губы.

Глаза ее становились все более тревожными, она подозвала его:

— Иди же сюда, только никуда не уходи. Умру я — одна-то.

Хотела еще что-то сказать, вдруг приподнялась и откинулась, стукнувшись головой о край кровати.

— Как лед, — проговорила она и, когда он ее переспросил:

— Моника, что — как лед?

Она ответила:

— Ничего. Это я про себя…

Оба смотрели друг на друга и ждали.

— Рассказывай мне, Юрук, говори что-нибудь…

Она еще ближе притянула его к себе:

— Ободряй меня.

Муж вздрогнул от этих слов. Он прижался к ней, но раздумывать было некогда: жена начала тяжело дышать, еще крепче сжимая его руки. Но вот она выпустила их, оттолкнула его и сбросила тяжелое одеяло. Потом хотела повернуться на бок, но Юрас удержал ее.

— Тебе больно?