Земля-кормилица Рассказы Очерки

Наведя порядок среди бойцов, командир уже на них не оглядывался. Он смотрел на нас, все так же опираясь плечом о дверную раму, не подымая руки, чтобы смахнуть пот, собравшийся в складках его лба и крупными каплями струившийся по лицу. За его спиной появились товарищи, они также поглядели в нашу сторону, один из них что-то сказал, щелкнул офицера по каске и, рассмеявшись, вернулся вглубь вагона, где, вокруг составленного из ящиков стола, толпились обедавшие. Но командир не отвечал на шутки товарищей, он все смотрел на нас — сидевших, лежавших, на множество незнакомых ему лиц, отмеченных печатью душевной муки.

Две подруги, может быть, две сестры, усевшиеся бок о бок со мной на одном чемодане, прислонившись друг к другу головами, тихо затянули песню. В другое время, в счастливые дни, такая песня отзвучала бы, не оставив и следа, но сегодня она, даже без слов, говорила сердцу, подымая в душе чувство тяжелой обиды и жажду мщения врагу, поднявшему руку на наше счастье. Прислушавшись, люди притихли, как будто боясь, чтобы эта тихая песня без слов не оборвалась, как тонкая нить.

Снова появилась женщина, которая искала ребенка. Из вагона радостно закричали:

— Нашла, нашла свою зеленую шапочку!

Мать уже не бежала, не торопилась. Пошатываясь, трудно ступая босыми ногами, она несла мальчугана в зеленой шапочке. Десяток рук из нашей теплушки сразу подхватили сперва ребенка, потом мать. Ее усадили, уступив ей лучшее место. Не успевая отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, следя глазами за мальчиком, переходившим теперь из рук в руки, она залилась неудержимыми, рвущимися из души, рыданиями.

Офицер все еще не спускал с нас задумчивых глаз, и в этих глазах я в первый раз прочел и понял всю бездонность горя и муки, в которые ввергнул враг мою родину.

Вагоны воинского состава двинулись, стукнулись друг о друга и медленно покатились вперед. Офицер не поднял руки, не помахал нам в ответ на наши прощальные приветствия, как это сделали многие из его товарищей. Кто-то из девушек бросил ему пучок полевых цветов. Букетик рассыпался, и только один-два мелких цветочка ударились о каску офицера. Но он и теперь не шелохнулся, только как-то весь вытянулся и произнес:

— Не печальтесь, братья! Мать Россия приютит всех!

Поезд шел все быстрей, вагоны словно сливались, проносились лица, руки, мелькали улыбки, слышалась гармоника, веселый юношеский гомон, — но все заглушал гул колес. Враскачку, словно ковыляя, пробежал последний вагон и сверкнули на солнце рельсы опустевшего пути.

Прошло много дней, много месяцев Великой Отечественной войны. Промчались годы. Воины советского народа, которые тогда в летнем зное спешили на фронт, под ветром победы развернули шелковые знамена у Москвы, потом у Сталинграда.

Давно уже приняла нас мать Россия. Все мы нашли там родимый дом — и сестры, что напевали тогда на станции песни родного края, и мать, искавшая в толпе пропавшего ребенка, и ее мальчуган в зеленой шапочке. В светлой волжской волне, в простоте казахстанских степей и в морщинистом лице саратовской старушки я узнал душу своей великой Родины.

Только иногда — за работой, в пути, когда в газетах я читаю о новых победах Советской Армии или наблюдаю за бойцами, шагающими по затемненным улицам города, в памяти всплывает лицо воина, встреченного мною в Великих Луках, и его прощальные слова. Я видел его так ясно: и покрытый каплями пота лоб, и серый блеск стальной каски. Случалось, что он появлялся совсем неожиданно, внезапно прерывая мои привычные думы, и я, незаметно для себя, медленно шел по следам его судьбы и его подвигов. Я видел, как он сквозь метели вел свою роту, как ночью в землянке, у мерцающей коптилки, выслушивал доклад запыхавшегося, взволнованного связного, как он прижимался к стенке траншеи своей усталой головой в сером шлеме, омытом обильным осенним дождем.

Где же он, какова его судьба?

Ведь многие могли произнести те же слова утешения, которые он тогда бросил нам, и его слова давно уже могли изгладиться из памяти, — но его я видел часто, вижу его и сегодня.

Бывают в жизни такие часы, когда до тех пор незаметный смысл событий, поступков и слов, их подлинное величие раскрываются до самых корней, словно морской берег, обнаженный отливом. Может быть, всенародная мука, тревога за судьбу Родины, за все, что есть самого дорогого на свете, обнажили в ту минуту и мое сердце, и в нем воскресали слова воина — слова простые, но прозвучавшие языком нового человека для литовцев, латышей:

— Не печальтесь, братья! Мать Россия приютит всех!

И берусь ли я за книгу, или слежу за звездой, дрожащей в светлом весеннем небе, — за все это я благодарю тебя, неизвестный русский воин.

Где ты сегодня?

Я не могу забыть тебя и на майских парадах… Когда стройными рядами мимо проходят полки, чуть только блеснут стальные каски, — я, не сводя с них глаз, ищу, ищу…