— Словно она не молоко, а кровь из меня сосет, барышня-то. Сегодня опять барыня меня отчитывала. Каждый день ко мне привязывается, вероятно, кто-нибудь донес ей, что я и своего кормлю украдкой. «Слышала, слышала, говорит, а ведь вы обещали мне своего не кормить. Глядите, Тарутене, чтобы моя Бирутеле не заразилась какой-нибудь болезнью…» Меня словно по голове стукнули, я не выдержала:
— Какая такая болезнь, барыня, какая?.. — спрашиваю. Чувствую, что если она еще хоть слово позволит себе какое, я в глаза ей вцеплюсь, такая злость во мне закипела. «Не волнуйтесь, не горячитесь, говорит, а то молоко испортится». Вот они какие, эти господа, для них простой человек хуже пса. Кабы не наша нужда, ни за что не ходила бы и не взглянула бы, Юрас, на эту усадьбу.
Юрас сердился.
— А зачем пообещала! Хватит, больше не пойдешь! Пускай козел их дочку кормит! Обойдемся и без их помощи. Съезжу в банк, возьму ссуду, отдам им эти три сотни, чтоб им повеситься. Гляди ты, какие короли нашлись!
В середине лета над Клангяй пронеслась страшная гроза. Перед этим в начале июля хлеба поднялись густыми волнами, темнея как тучи. Пахарь влажными глазами окидывал эти хлебные просторы и, радуясь словно ребенок, поглаживал пушистый колос.
Тарутис утешал себя: если соберем в этом году урожай, хватит и для нас, и для скотины. Тогда никому не придется кланяться.
Везде, где только было вспахано и засеяно, стеной стояли хлеба. Шелестели, колыхались. По канавам и долинам в буйном росте задыхалась трава — обильная, сочная, спутавшаяся — роскошная снедь для отбившегося от стада бычка или коровы. Глядя, с какой жадностью поедала скотина эти цветущие пучки травы, хотелось и самому пожевать ее, набить ею полный рот.
— Соломы в этом году и на подстилку и на кровли хватит. Легче будет жить.
— Да в этом году мы паны!
Почти все лето стояла засуха. Палило солнце, в небе — ни облачка, ветер дул сухой, не выпадало и капли росы. Где-то стороной проходили грозы, сверкало, гремело — и снова синее прозрачное небо. В народе такие грозы называются сухими. Хорошего дождя не было с самой троицы. Побрызжет из поднебесья, пройдет теплый дождик — и воздух снова прян, густо насыщен ароматом цветов и острым запахом увядающих трав.
Появится облако на горизонте и простоит весь день, словно изваяние белых коней.
Деревни Клангяй и Жибинтай никогда не страдали от недостатка влаги: вокруг простирались болотистые торфяные, никогда не осушавшиеся низины. При помещиках никто, даже животное или зверь, ногой не ступал в эти болота, боясь страшных трясин. Только изредка господа устраивали здесь охоту на уток и бекасов. Куда не решалась пробраться за подстреленной дичью привычная охотничья собака, туда посылали крепостных. Теперь этими неудобными землями наделены были вчерашние батраки.
Картошка здесь вырастала водянистая, и если не подгнивала, то погибала от ранних заморозков. Хлеба же мокли месяцами. Только на высоких, сухих местах можно было собрать урожай. Это и помогало сводить концы с концами. Дождевой тучи в этих местах страшились, как небесной кары.
Засушливое лето сулило редкий урожай деревням новоселов, протянувшимся по болотистой низине. Иное дело у жителей Верхних Баландин, Арменишек, расположенных по высокому берегу Немана. Земли у них с песком, рыхлые; чуть постоят жары, цветы вянут, трава припадает к земле, а если и пройдет запоздалый дождь, когда рожь уж отцвела, — стебли и листья покрываются тлей. Озимые поспевают здесь слишком рано, — жидкие, иссохшие, с таким тощим колосом, что жалко смотреть, стебли едва держатся на полуобнаженных корнях, вцепившихся в твердые комки почвы. А на выгонах, на парах земля расселась, растрескалась, как лицо столетнего старца.
— Говорят, все от бога! Одним дает, у других отнимает. Одни в болоте, другие на припеке. Вот и проживи! — жаловались жители верхнего края и с завистью поглядывали на поля соседей в низине: Клангяй и Жибинтай красовались богатым урожаем, темневшим, как нависшая грозовая туча.
— Что поделаешь! То мы к вам бегали хлеба просить, а в этом году, если и дальше так пойдет, сами вам поможем, — утешали соседей новоселы.
Перед самой страдой под вечер знойного дня на горизонте в стороне заката появилась маленькая тучка. Сначала на нее, как на шапчонку какую, никто не обратил внимания. Туча надвигалась, росла, стало душно. Собаки растянулись на земле, вытянув головы и высунув языки, скот, загнанный в хлева и стойла, не осмеливался выйти в поле, спасаясь от носившихся роем злых в эти часы оводов и слепней.
— Так и клонит к земле какая-то истома, не перед дождем ли? Никогда на меня такая лень не нападала! — говорила Моника.
— Покропило бы немного, — всем было бы на пользу. Ожили бы поля, — ответил Юрас, поглядев на запад.
Он вытер мокрый от пота лоб рукавом и острыми вилами подбросил сено в копну.
— Утолит земля жажду, — радовался Тарутис, с удовольствием ощущая, как струи свежего ветерка проникают под рубаху: так и ласкает прохладой грудь.