Земля-кормилица Рассказы Очерки

За сплошной стеной ливня нельзя было различить соседних домов. Под окнами неслись мутные потоки. Грохот не прекращался. Ветер сорвал приклеенный бумагой кусок стекла, вода брызнула в избу. Моника бросилась затыкать окно рядном. Ее причитания заглушили треск града. Несколько градин покатились по полу. Моника забилась в угол между кроватью и печкой, накинула на голову армяк и снова стала молиться вслух:

— Господи, царю небесный…

— Горы высокие, зелёные поля,

Бурные речушки…

Ой, чу-дра-ла-ла-ла! —

затянул Юрас, стараясь заглушить причитания Моники.

— Ты с ума сошел! Вот глумись, глумись, а как выбьет градом посевы, тогда запоешь!

— Да я поэтому и запел! Молитвами выбитой полосы не подымешь! Нельзя так распускаться. Разве лучше будет, если я тоже начну ай-ай да ой-ой?

— Будто одна я! Все боятся грозы: и Линкувене, и Баукене, и… Богородица, дево, милостивица наша…

Юраса словно ударило: он кинулся к окну, выглянул, не горит ли что. Теперь не было сомнения, что молния ударила где-то рядом. Туча грохотала, но уже слабее и тише, все глуше и вот уже совсем издалека. По всему было видно, что гроза проходит.

Посветлело. Как первые весенние ручьи, с мелодичным журчаньем стекала с крыш вода. Легче и спокойней стало дышать. Гроза пронеслась быстрая и жестокая, словно показав всю мстительность спокойного лета. Черная туча теперь облегала юго-восточный край неба. По полям уже пробегала светлая полоса. Долетали еще последние дождевые капли, редея и тая в ярких лучах солнца.

Величаво заблистали луга и поля. Но там, где прошел град, ни ветер, ни вернувшаяся тишина не могли поднять и воскресить побитые хлеба.

Над землей новоселов раскинулась яркая радуга, с журчаньем и шопотом впитывались в жадную землю последние ручейки, но в низинах вода еще стояла озерками, заливая нивы.

По дворам засуетились люди: где-то мычал промокший теленок, скрипели колеса, увязая местами по самую ступицу в густую грязь, ребятишки гуськом шлепали по ручейкам и брызгались водой.

Линкус шагал по меже к своему полю, не замечая, что уже весь промок от сыпавшихся на него капель дождевой росы. За ним шла жена. Тарутисы тоже вышли осмотреть свою ниву.

Рожь на полосе Линкуса — там, где она была не особенно густой, уже выпрямилась, хотя и не в прежней буйной красе, но пшеница была раздавлена, прибита, только кое-где торчали уцелевшие пучки колосьев.

Хлеба Тарутисов были довольно редкие, Юрас не удобрял супером, но то, что было посеяно в ложбине, было почти уничтожено градом. Если и оставалась надежда, что какой-то сотый колосок еще подымется, видно было, что соломы будет больше, чем хлеба.

Хозяйки, сойдясь, опустились на мокрую землю и стали причитать:

— Дождались мы радости…

— Заживем теперь… Как хочешь, живи!..

Мужья безмолвно смотрели на свои поля. Тарутис подошел к пшенице, наклонился и попробовал руками поднять полегшие ряды, но как он ни старался, сломанные стебли ложились опять на землю, — и этого было достаточно, чтобы почувствовать надвигающийся голод будущей зимы.

— Не встанет, — сказал он, уходя с поля, — поели мы пшеничного…

От этих слов Монике захотелось бежать, куда глаза глядят, — только кто же им поможет?..

Солнце быстро садилось. Помертвелые поля, по которым, казалось, проскакали сотни всадников, затоптавшие всю зелень, мерцали в отблесках далеких зарниц, грозивших людям огненными мечами.

Теперь не помогут ни слезы, ни стоны. Надо найти силы встретить грядущий день. Моника успокаивала себя тем, что не у них одних беда, урожай всей деревни выбит градом.

— Кабы я одна… и овсом да гречихой жива была бы, а с детьми-то как… Из-за них плачу.

Во время грозы она залила огонь в печке и теперь уже не растапливала, — поужинали парным молоком. Поглядела она на Казиса, на маленького, на свою краюшку хлеба и сквозь слезы тихо выговорила:

— Последний доедаем…

Тарутисы сидели у окна, глядя на далекое зарево пожара в той стороне, куда ушли гроза и туча. Сидели и думали, что они все же счастливее тех, у кого эта гроза не только побила хлеба, но и спалила дворы. Сидели, молчали, раздумывая. Потом легли. Жуткая тишина настала в полях, озаряемых отблесками молнии и багровым заревом пожара над лесом.

Донеслась трель дергача. Люди не спали: сердце ныло от горьких событий минувшего дня. Не смыкала глаз и Моника. Хотела было прочитать молитву, вслушалась в свои слова, — ничего не понять. Застыдилась и подумала:

— Правду говорит Юрас: слеп ты, боже, и глух к бедняку…

IX

Шли дни, недели, месяцы. Они истощали людей, выпивали потоки слез и пота. Над бесплодными болотами Клангяй все же вставало солнце, и появлялись на свет из чрева вопящих матерей младенцы, которые с первым криком требовали пищи.

Год! Он, как и везде, слагался для обитателей Клангяй из четырех периодов роста и созревания.