Земля-кормилица Рассказы Очерки

Юрас рассказывал, что знал из астрономии, вкладывал в голову мальчика те немногие научные истины, какие сам случайно усвоил из газет, из книг. Отец понимал, что мальчик одарен и способен учиться, но сам не мог ему всего объяснить. Он только хотел, чтоб сын вырос без предрассудков и без запугивания.

Сам Тарутис вырос под благочестивым руководством. Подростком он служил у ксендза и был свидетелем непрестанной торговли именем «спасителя». В его ушах и сейчас звучали жалобы прихожан на обиды и оскорбления, которые приходилось терпеть от самых проповедников «слова божия». И незаметно он отдалился от веры, охладел к ней. Потом, если ему и случалось заходить в костел, это никогда не приносило ему успокоения. Правда, тогда он еще был не особенно развитым, грамоту одолел самоучкой. Юрас тянулся к таким друзьям, которые знали больше его и могли ответить на мучившие его вопросы.

Позже Юрасу попала в руки одна-другая книжка. Каждый день обнаруживалось множество противоречий между проповедями и проделками божьих наместников. Все реже вспоминал Юрас о долге исповеди, обходил костелы и кладбища. На душе у него стало спокойно, легко, свободно. Теперь, если кто спрашивал его о боге, он отвечал:

— А мне от бога ни холодно, ни жарко.

Не нужны ни крестины, ни похороны, за которые ксендзы брали такие деньги. Тарутис решительно стоял за жизнь без обрядов. Его объявили безбожником.

— Разве можно жить, как скотина: родился — дали имя, умер — закопали. Каждый хочет, чтобы его хоронили в лучшем платье, под погребальный звон, с пением! Как же можно без церкви! — говорили ему.

— Да видишь ты, — объяснял Юрас, — пускай во все колокола звонят, когда будут меня хоронить, только бы мне знать, куда меня несут, на небо или в ад? Ведь в землю же, дружище. Вот ты прожил свой век, завял, как трава, и кончено. Тебе говорят: ты пойдешь на небо, а если так-то и так будешь делать, пойдешь в пекло… Но разве мы знаем, где это — небо, ад? Кто-нибудь знает? Никто не знает.

Изредка он заходил в костел то на освящение знамени стрелков, то в дни годовщины независимости, и все привыкли смотреть на его безбожие, как на упрямство.

Дети армейца росли без молитвы. Юрас решил жить в долгах, недоедать, зато во что бы то ни стало дать детям хоть кое-какое образование. Казюкаса, как более слабого, он мечтал учить дальше. Он вспоминал, как ему хотелось учиться, все знать, как жадно он читал книжки и как хозяин не раз колотил его, увлекшегося чтением и забывшего о стаде. Юрас пробовал даже громоотвод устроить. Потом он вычитал, что, прикрепив где-нибудь повыше на тонкой проволоке тяжесть, можно убедиться во вращении земли. Он сделал опыт на гумне господской усадьбы. Все батраки сошлись тогда смотреть на обещанное чудо. Однако Юрасу не удалось доказать вращение земли.

И по сей день многие поддразнивают Юраса:

— Что, все еще вертится земля-то?

— Такой-то пустяк теперь и ребятишки умеют показать, — скажет в ответ Юрас, — теперь такое время, что мальчишка своему дяде — за дядю. Теперь батрацкий сын может стать доктором, агрономом, президентом.

Моника угадала желания мужа.

— Вот если б удалось нам вывести в люди Казюкаса… Слабые у него ручонки, с плугом ему не управиться.

— И выведем. Будет он у нас инженером! Построит такую машину, что мы на ней к звездам полетим. Ты не смейся, дурочка!

И только было наладилось все в доме Тарутиса, как снова несчастье года на два похоронило надежду на хорошую человеческую жизнь: с маленьким инженером начались припадки.

Раза два при этом он падал и надолго терял сознание, и родители думали уже, что он умер. Когда припадок проходил, мальчик испытывал такую слабость, что не мог удержать в руке ложки.

Соседи утешали родителей, советовали лечить его дома травами, но Юрас свез Казюкаса в город. Доктор за один раз не вылечил, пришлось показать мальчика три раза. Поздней осенью Казюкас перестал страдать припадками, поправился.

— Хоть и поплатился сотней, а не жалею. Только бы все здоровы были! — утешал себя Юрас.

Скоро больной совсем оправился. Это был удивительный ребенок: из привязанности и любви к родителям он однажды собрал на склонах холмов тмин, высушил его, вымолотил и продал, а деньги отдал отцу.

В сентябре Казюкасу пошел седьмой год. Отец поддразнивал сына: теперь-то ему самая пора воевать. Однажды утром мальчика разбудили пораньше, одели в новую курточку, мать, как взрослому, расчесала ему волосы на пробор, послюнив уголок платка, вычистила ему уши и, поцеловав, передала отцу.

— Ну, Казюкас, придется тебе повоевать! Попрощайся с мамой!

Мальчик даже расплакался, решив, что добрый отец и вправду отведет его на войну, о которой он и понятия не имел, — знал только, что это очень страшно.

А повел-то его отец в школу.

XIII

Тарутис думал так: вырастут когда-нибудь дети, — а никто ведь не знает, может быть, их еще много будет, — и придется им горе мыкать на этом клочке земли. Задумают разойтись, разделить землю на полоски — проклянут и жизнь и родителей за то, что не научили их ремеслу.