Земля-кормилица Рассказы Очерки

Учительница попросила Тарутиса сесть. До этого он все стоял, слушая вступительное слово барышни. После короткого, но глубокого вздоха учительница продолжала.

Насколько Тарутису удалось понять, сын его назвал толстопузым сына начальника почты и вымазал ему лицо чернилами. Это еще было ему прощено, так как учительница не могла поверить, чтобы так мог вести себя самый тихий, самый аккуратный ученик в классе. Но потом его товарищи сообщили ей, что он говорит непристойные слова о ксендзе. Мальчик заражает других ребят и вносит в школу нездоровое влияние. Сын их растёт каким-то козлищем. Да, вот еще… Ах, это так неприятно… Словно вы своего мальчика в хлеву растите… Учительница так и сказала, в хлеву со скотиной. Об этом прямо неприлично и рассказывать, но она вынуждена, как воспитательница: у мальчика на рукаве заметили… не одну, — гораздо больше, но одну большую… знаете… барышня отряхнулась, точно выпила чего-то противного, — ах, не хочется и говорить, так это неприлично, но простите… одно насекомое…

— Что, барышня? — спросил отец, ничего не понимая.

— Да насекомое… понимаете — вошь.

Отец не изумился, не покраснел, как ожидала учительница, а холодно заметил, что насекомое, возможно, занесено и не его сыном, могло и от других переползти. На это учительница возразила:

— О нет, нет! Мои ребята все чистенькие, все дети хороших родителей.

Тарутис почувствовал себя оскорбленным и выделенным из всех, но сдержался. Барышня учительница сама должна понимать: нужда, жена больная, стирать некому, он сам целые дни на поле. Мальчик служил в людях пастушком, кто там будет за ним присматривать. Пройдите-ка по избам, где это не найдете? У иного только одна рубаха и есть, носит ее целый год. Вши — спутники бедности, барышня.

Поговорив об опрятности и сообщив подобающие сведения о том, как содержать в чистоте детские постели и белье, учительница снова напустилась на него. Это еще не все. Когда товарищи показали Казнсу это насекомое, он, вместо того чтобы поблагодарить их, ткнул свой рукав под самый нос дочке аптекаря. Эта девочка, такая чистенькая, хорошо воспитанная, не видавшая даже таких вещей, ничего не поняла, а потом ее затошнило. Ее сердечко не выдержало. Не успела даже до дверей добежать, и тут же в классе… Сколько было слез, неприятностей от родителей, вообразите только себе!

Тарутису захотелось махнуть рукой на все это, но ради учительницы он сдержался и сказал:

— Известно, они господские дети, барышня! Им можно целый год дергать за уши моего сына, дразнить его Моховиком или Пороховиком. Коли он бедняк, так его можно и колотить! Ведь не раз сын приходил из школы в слезах. И опять он же сам и виноват!

Лекции учительницы не было конца, перемена давно кончилась, за стеной класс гудел, как улей, шумели и друзья Казюкаса и его враги, а учительница все проповедовала.

Юрас стал озираться, давая ей понять, что эти вразумления ему неинтересны и ненужны. Взгляд его на минуту задержался на нескольких фотографиях, развешенных на стене, на велосипеде, на маленькой кровати с подушечками, расшитыми цветочками и птичками. На одном была вышита зелеными нитками башня вильнюсского замка и за нею восходящее солнце.

Барышня советовала наказать мальчика. Порка, конечно, не поможет, лучше исправлять его страхом божьим, истинами веры, кстати, — напомнила она, — насчет уроков религии… тоже не годится, что находятся родители, которые высказывают через детей свои взгляды. Её это, собственно, не касается, сын может и не учиться религии, но ведь вырастет мальчишка, как камень, как пень в лесу.

Тарутис больше не мог сдерживаться и решительно заявил, что веру нельзя внушать насильно. Не слишком ли много этих сказок для молодого ума…

Учительница не дала и договорить добровольцу. Она несколько раз вставала, вздыхала, прерывала его восклицаниями: «Подумайте! Вы видите! Ого!» Она иронизировала над словами крестьянина, как только могла.

— Сказки? — воскликнула учительница, отталкивая лежавшую перед ней на столе книгу, словно хотела расчистить плацдарм для предстоящего сражения. — Как это вы, взрослый человек, могли сказать это, не подумавши? Сказки! — она хотела воспроизвести при этом интонацию и голос Тарутиса, чтобы сильнее выразить свою иронию. — Ведь это врожденное, это коренится в сердце, в чувствах! Правда, вера — дело свободного убеждения, как вы говорите, но она живет, таится в каждом из нас. Поймите, ведь если один такой испорченный подросток с нездоровым духом начнет говорить подобные вещи, он внесет дисгармонию в души малышей.

В это мгновение Юрас почувствовал пропасть, отделяющую его, малообразованного крестьянина, от новой интеллигенции, которой понадобились новые мудреные речи и глубокомысленные понятия о боге, которая вынуждена уже была прятаться за разные там латинские словечки. Теперь Тарутису захотелось показать себя и худым и темным, но так, чтобы учительница больно ощутила это.

— Ну, на этой гармонии сыну моему можно и не играть, я не прошу об этом!

Учительница покраснела и более снисходительным тоном сказала: