Земля Кузнецкая

Звонили непрерывно телефоны у дежурного по шахте, у диспетчера, из треста спрашивали, как идет дело, из горкома партии; даже руководитель клубной художественной самодеятельности несколько раз дотошно выпытывал, нельзя ли сведения о работе Вощина включить в сегодняшнюю программу.

Начальник следил за работой издали, но внимательно. В три часа он справился у дежурного.

— Все готово? — А ровно в четыре: — Приступили? — Еще через час, у Нефедова: — Как идет у Григория?

Услышав, что Нефедов предложил проходчику двух подсобных рабочих, а тот отказался, не засмеялся, как ожидал районный инженер, а резко выговорил:

— Вот что я скажу: нянька из тебя все равно не получится, а в данном случае это еще и вредно. Ты думаешь, я случайно отсутствовал? Ну, вот. А тебе советую, не выключаясь, держаться точно в пределах необходимого. Особенно сегодня Григорий должен чувствовать себя полным хозяином. В этом настоящая цена опыта. Следи за графиком на порожняк, на лес, чтобы забои не подвисали ни одной лишней минуты.

К девяти часам стало известно, что проходчик дал уже две нормы в каждом штреке, то-есть шесть полных производственных циклов. Распространению этих известий способствовал член партийного бюро Некрасов, дежуривший в шахте по поручению Бондарчука. Григория он ни о чем не расспрашивал. Постоит минут десять где-нибудь поблизости и, ни к чему не прикасаясь, ни слова не говоря, тронется прочь. Зайдет по пути к комсомольцам, где как раз работали Митенька с Луниным, скажет, между прочим, что многозабойный, по его мнению, в гору пошел, потом заглянет к Афанасию Петровичу. Старый проходчик уже два раза спрашивал:

— Что тебе не спится? С утра же на смену.

Некрасов присядет на запасный рельс, разведет руками:

— Ясно — на смену… Только какой же сон в наши с тобой годы? Хожу вот, смотрю, сердце тешу… Был сейчас у твоего Григория…

Афанасий Петрович с минуту сосредоточенно заколачивает стойку, но лицо у него напряженное, слушающее.

Видит все это Некрасов, усмехается про себя и заканчивает:

— Второй цикл распочал Григорий… Ничего, планово у него получается.

Афанасий Петрович крякает, прилаживая конец «огнива» в замок стойки. Бежать бы ему сейчас, старику, в забой к сыну, тронуть бы того за потное плечо, самому все прикинуть и посоветовать. Но нельзя этого сделать, у самого смена в разгаре, да и Григорий обидится, скажет; «Чего ты мне заглядываешь под руку?» Афанасий Петрович говорит:

— Он у меня сызмальства такой вдумчивый…

В десять или в половине одиннадцатого Некрасов снова заглянул и сказал, как в первый раз:

— Ничего, ничего…

Но старый проходчик насторожился: что за тон, как будто его успокаивают? Нельзя ли как-нибудь яснее?

Некрасов подумал, потом изложил свои соображения. Оказывается, на третьем кругу породные забои что-то закапризничали, кровля «бунит», пустотой отдает…

Больше Некрасов не заходил. Афанасий Петрович особенно аккуратно подчистил забой, нарастил одно рельсовое звено узкоколейки и уже у главного подъёма, встретив горного мастера с участка Григория, спросил словно между прочим:

— Как работнули?

Горный мастер махнул рукой.

— А, грех один… Против естества поперли.

Зашел в раскомандировочный зал. У стены стояли четверо черепановцев, причем Митенька возмущенно размахивал руками, наблюдая, как дежурный табельщик снимает большой транспарант: «Шахтерский привет Григорию Вощину — знатному…»

Глаза у Афанасия Петровича потемнели, он круто повернулся, но опять сдержал себя. Тщательно вымылся в душевой, потом в конторе участка просмотрел сменный рапорт, и так как все было сделано, тронулся домой, хотя мыслями, сердцем давно там был.

На стук в сени вышла Екатерина Тихоновна, открыла и так же бесшумно, почти на носках, вернулась в кухню. Спросил у нее одним взглядом:

— Ну что?

Она кивнула в сторону комнаты Григория.

— Спит?

— Какое там спит… за голову держится.

Афанасий Петрович сердито громыхнул, сбрасывая резиновые сапоги.

— За голову держится!.. За нее нечего держаться, головой думать надо!

ГЛАВА XXX

С утра они ходили по рабочим общежитиям, при этом Рогов час от часу мрачнел, а Бондарчук все беспокойнее покашливал, передвигая шапку с одного уха на другое. Бытовые условия никак нельзя было назвать блестящими, особенно неважно оказалось у вновь прибывших. По свидетельству председателя шахтного комитета, в жилищном отделе окопались любители тихой жизни и просто надутые дураки.

К одному из общежитии двое суток не подвозили угля, в комнатах было холодно. Десятник жилкомхоза пролепетал что-то по поводу перерасходованных лимитов на топливо, но, встретившись с побелевшими от злости глазами Рогова, почти закричал:

— Затоплю, затоплю, товарищ начальник! Разве же я не понимаю!

— Затопите и шагайте в отдел кадров, — распорядился Рогов. — Под суд!

Уже на крыльце, по выходе из общежития, Бондарчук крякнул в великой досаде:

— Ну и житье!

— Шею намылить за такое житье! — отозвался Рогов.

— Это кому же?

— Я о себе говорю, но, очевидно, и тебя это касается..

— Забавно! — парторг почесал широкую переносицу. — Унтер-офицерская вдова когда-то сама себя…