Земля надежды

Дорогая госпожа Традескант.

Сожалею о Ваших тревогах. Кавалерия шотландцев не принимала активного участия в сражении, и они отступили в Шотландию, сохраняя порядок. Там они рассеялись. Очень может быть, что он был с ними, пока не поступил приказ разойтись, следовательно, есть веские причины надеяться, что он может вернуться в ближайшие несколько месяцев. В плен попали очень немногие, и среди них его нет. Я справлялся конкретно о нем по имени. Среди наших пленных он не числится. Убитых было очень мало.

Благодарю Вас за тюльпаны. Мне показалось, что Вы положили с полдюжины луковиц сверх того, что я оплатил. Жаль, что сейчас я не могу отплатить Вам еще большей услугой, но я буду внимательно следить, не прозвучит ли знакомое имя, и напишу Вам снова, если у меня будут для Вас новости.

Эстер отнесла письмо в зал с редкостями, где в зимнюю холодную погоду поддерживали огонь в камине, и бросила его в самую середину пылающих поленьев. Она очень хотела сохранить записку, чтобы черпать из нее хотя бы небольшое утешение, но понимала, что этого делать нельзя.

Зима 1651 года

Мрачным декабрьским днем, когда Эстер закрывала ставни в зале с редкостями и в гостиной, она услышала стук копыт, монотонно приближающийся по дороге. Она подошла к окну и выглянула наружу, как делала всегда, когда слышала приближение одинокого всадника, проезжающего мимо дома. Она смотрела на дорогу, не ожидая увидеть сына. И все-таки каждый раз выглядывала из окна, точно так же, как зажигала свечу. Потому что кто-то должен был ждать его всегда, потому что ожидание не должно было прерываться ни на секунду.

Когда она увидела размер и массивность коня, она моргнула и протерла глаза, представив на секунду, что это может быть Цезарь. Но тут же подумала, что ей уже много раз казалось, будто она видит Цезаря, поэтому она не бросилась ему навстречу и не закричала.

Конь приближался ровным шагом, и тут она поняла, что на сей раз это и в самом деле Цезарь. И что на его спине, сгорбившись в седле, с непокрытой головой, завернувшись в свой теплый плащ, находя дорогу к дому по темной дороге не столько с помощью зрения, сколько по памяти, сидит Джонни.

Она не вскрикнула, не заплакала и не побежала. Эстер никогда не принадлежала к тем женщинам, которые визжат, плачут или бегут. Она спокойно подошла к входной двери, открыла ее, потом отворила калитку в сад, тихо перешла через маленький мостик над ручьем и вышла на дорогу. Заслышав шорох ее юбки, серой на фоне сумерек, Цезарь прянул ушами и ускорил шаг. Полусонный Джонни, сидя в седле, глянул перед собой и увидел женскую фигуру, замершую в ожидании на лужайке так, будто она простояла у стойки ворот с той самой минуты, как он уехал.

— Мама?

Голос его был слегка хриплым.

— Мой сыночек.

Он остановил лошадь, кубарем скатился с седла, бросил поводья и шагнул вперед, прямо в ее объятия. Когда он спрыгнул на землю, его ноги подкосились, и она приняла весь его вес в свои руки.

— Сыночек мой, сыночек, — повторила она.

Он пахнул иначе. Когда он уезжал, он пахнул хорошо вымытым мальчиком, а вернулся домой с запахом тяжело поработавшего мужчины. Спутанные и свалявшиеся волосы пропитались запахом костра. Шерстяная накидка была тяжелой от глубоко въевшейся грязи, сапоги были в пыли. Он стал тоньше, но мускулы налились силой. Когда он крепко обнял ее, она ощутила силу его плеч и спины.

— Мама, — снова сказал он.

— Господи, благодарю Тебя, — прошептала она. — Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты услышал мою молитву и привел его домой.

Она думала, что будет не в состоянии выпустить его из своих объятий, но спустя минуту оторвалась от сына и повела его в дом. Цезарь, прекрасно знавший, что добрался до дома, сам направился вокруг дома на конный двор, и, когда Эстер и Джонни входили в дом, оттуда донесся взрыв шума — конюх и Джон признали коня и бегом бросились в дом.

— Он вернулся! — заорал Джон, как будто с трудом верил в это.

Он промчался через кухню, потом в холл и там остановился, увидев изможденное лицо сына и его грязную одежду. Потом Джон раскинул руки и заключил сына в мощные объятия.

— Вернулся, — повторил он.

Осень 1652 года