Земля незнаемая. Сборник

Всеволод легко скользнул с седла, попрыгал на носках, степенно стащил золоченый шелом, передал его коноводу, махнул поклон:

– Верховный княже. Противу знамений всех, – весело мигнул Игорю, – к твоей удаче, вои мои набежали на богатый половецкий обоз.

Небрежно махнул рукой, вышколенные слуги удалились. Хлопнул брата по плечу, обтянутому коробчатым панцирем:

– Слушай, там чего только нет. Весь обоз половецкий, вся казна там, а девки какие! Темное солнце видели и половцы, а вдруг сей знак для них?

Игорь приосанился, грудь выпятил:

– А что ж, может и так.

Тяжко внутри громыхнуло:

– Да хоть перед собою не ври!

Скрипнул зубами, зажался. Уселся на корневище старой ракиты, долго кусал ноготь. Собравшись, легко вскочил:

– Быть посему.

Голос зазвучал значительно, властно:

– За землю Русскую!

Неспешно вытянул из-за пояса рукавицу, обшитую стальными пластинками, надел ее, протянул руку в цезарском жесте:

– Вперед, братие и дружина!

Пустой брательник Всеволод, по неприличному обычаю своему, хохотнул глумливо:

– Ай, братие, поспешайте. А то ненароком Игорь, осердясь, по заднице накладет – каково перед девками будет? – и пришпорил коня.

Половцев смяли быстро – Всеволод был умельцем в сих делах. Вперед пустили черниговских ковуев и сына Игоря – пусть молодик потешится. Сами остались грабить половецкие вежи.

Дружинники ошалели от свалившегося на них богатства, опьянели от удачи, от дури – поволокли за косы половчанок. Те орали благим матом, теряя украшения, роскошные шапки, опушенные поречьем. Сотники моментально положили конец безобразию: под их плетьми лихие витязи заползали на карачках, отыскивая в траве утерянные серьги, налобники и гривны.

_______

Возвращались назад с торжеством. Проходили через прохладный, густой, старый колок с грязью от почти пересохшего болотца. Гридни с шиком кинули под копыта княжеского коня с пяток кожухов, да пару штук дешевой китайки. Челядь потом долго и матерно ругалась сквозь зубы, отчищая барахло: по обычаю, все, что брошено под копыта княжеского коня принадлежало ей.

По случаю легкой победы и большой добычи шибко подпили. Даниил, отдуваясь, выбрался из княжеского шатра.

Смеркалось. По низинам слоился тонкий туман, в ближнем бочажке заливались, ухали лягушки. У костров гуляла дружина, орали песни, вели душевные разговоры.

Куряне водили хоровод, обнявшись, низко, воинственно рычали. В центре низенький коренастый приплясывал, фехтуя двумя мечами – по-македонски. Пламенная сталь вспыхивала крыльями в свете костров.

Даниил задумался, глядя на блистающие веера. Что-то подозрительно быстро удрали половцы, не делая даже попыток отстоять богатый обоз. Потом стал вспоминать пир. Подпили витязи, расхвастались. Шумели, целовались, лаялись, затягивали здравицы в честь князей. Любо было сидеть между ними, поднимать серебряный кубок с крепким медом, ловить почтительные и завистливые взгляды.

Как же, самому Святославу люб, хоть Игорь и косится в его сторону. Да и в походе не как военный, а как свободный историограф – богат, независим, и как напишет, так потомки и думать о нас станут.

У кустов терновника стояли три лошади в тороках, четвертая оседланная. Копошились в сумраке какие-то фигуры. Даниил узнал Трибора.

Тот негромко, значительно говорил своему отроку Фоме (Фома сей нянчил самого Трибора, но все еще, по бедности господаря, ходил в отроках):

– Гляди, Фома! Я твой господин и благодетель. Ты мне хоть умри, а доставь добычу старикам моим. Жив останусь – сими тороками разбогатеем, избу тебе новую поставлю, тиуном сделаю. Не дай Бог убьют меня – старики тебя милостью не оставят. Куда идти знаешь. Ходи ночами, днем упрячься надежно и носа не высовывай.

Фома ткнулся в плечико господарю, взгромоздился на соловую смирную кобылу, тихонько чмокнул и маленький обоз пропал в темноте.

Даниил тихонько кашлянул:

– Чего это ты, Трибор, торопишься добычу отправлять, да еще и ночью?

Трибор сломил веточку терновника, стал жевать ее. Долго молчал. Потом неохотно сказал:

– Большего мне, Даниил, в жизни не отвалится. Хоть это надо батьке доставить. А спешу я потому, что не сегодня-завтра все роды половецкие будут здесь. И Волки, и Лисицы, и Вороны, и Орлы. И такого нам, брате, сала за шкуру зальют – хорошо, кто жив останется. Уж я кипчаков знаю.

Даниил вспыхнул:

– Что ж ты, баклушка осиновая, князю-то не скажешь?

Трибор невесело осклабился:

– Не мое дело князю докладывать. Да он не хуже меня все знает.

– Что ж они, стервецы, пьют, гуляют?

– А куда спешить, помереть всегда успеем. А помирать, брате, придется. Думаю, к рассвету вся наволочь поганая сюда соберется. А что до князя моего, Всеволода – он вояка от Вышних. Ему на добычу наплевать, ему лишь бы подраться, все равно с кем. Да и любит он Игоря. В грош его не ставит, глумится порой, а любит. Так что помолись, брате. Ты, я вижу, Христа не шибко жалуешь, так хоть Перуну помолись.

Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы

Ту кровавого вина не доста;

Ту пир закончили храбрые русичи;

Сваты попоиша, а сами полегоша

За землю Русскую

Ранним утром не успели сполоснуть мятые рожи, как по лагерю пролетели дозорные: