Земля обетованная

Надо отдать должное Полсону: поднявшись на ноги, он еще несколько минут стоял и давал демократам выговориться. К тому времени, когда они вышли к прессе, все успокоились и согласились постараться как можно лучше обрисовать встречу. Мы с Хэнком договорились поговорить позже тем же вечером. Покинув Белый дом, я позвонил Плауффу.

"Как все прошло?" — спросил он.

Я задумался на мгновение.

"Для нас все прошло хорошо", — сказал я. "Но исходя из того, что я только что увидел, нам лучше выиграть это дело, иначе стране конец".

По своей природе я не суеверный человек. В детстве у меня не было счастливого числа или кроличьей лапки. Я не верила в призраков или лепреконов, и хотя я могла загадать желание, задувая свечи на день рождения или бросая монетку в фонтан, моя мама всегда быстро напоминала мне, что существует прямая связь между выполнением работы и исполнением желаний.

Однако в ходе кампании я обнаружил, что сделал несколько уступок миру духов. Например, однажды в Айове после одного из мероприятий ко мне подошел бородатый парень в байкерской одежде, покрытый татуировками, и что-то сунул мне в руку. Это была его счастливая металлическая покерная фишка, объяснил он; она никогда не подводила его в Вегасе. Он хотел, чтобы она была у меня. Неделю спустя слепая девушка из Нью-Гэмпшира протянула мне маленькое сердечко из розового стекла. В Огайо это был серебряный крест от монахини с неудержимой улыбкой и лицом, изрезанным, как персиковая косточка.

Мой ассортимент амулетов постоянно увеличивался: миниатюрный Будда, огайская букашка, четырехлистный клевер, крошечное бронзовое изображение обезьяньего бога Ханумана, всевозможные ангелы, четки, кристаллы и камни. Каждое утро я по привычке выбирал пять или шесть из них и клал в карман, полусознательно отслеживая, какие из них были со мной в особенно удачный день.

Если мой тайник с маленькими сокровищами и не гарантировал, что Вселенная склонится в мою пользу, я решила, что они не помешают. Я чувствовала утешение каждый раз, когда переворачивала их в руке или ощущала их легкое звяканье, когда переходила с мероприятия на мероприятие. Каждый брелок был тактильным напоминанием обо всех людях, которых я встречала, слабой, но устойчивой передачей их надежд и ожиданий.

Я также стал соблюдать особые ритуалы в день дебатов. Утро всегда посвящалось обсуждению стратегии и ключевых моментов, а после обеда — легкой агитации. Но к четырем часам я хотел очистить график. Чтобы сбросить излишки адреналина, я быстро тренировался. Затем, за девяносто минут до отправления на место встречи, я брился и принимал долгий горячий душ, после чего надевал новую рубашку (белую) и галстук (синий или красный), которые Реджи повесил в гостиничном шкафу рядом с моим свежевыглаженным синим костюмом. На ужин — комфортная еда: стейк, приготовленный на среднем огне, жареный картофель или картофельное пюре, брокколи на пару. А за полчаса до начала дебатов, заглядывая в свои записи, я слушал музыку через наушники или небольшой портативный динамик. Со временем у меня появилось навязчивое желание слушать определенные песни. Сначала это была горстка джазовой классики — "Freddie Freeloader" Майлза Дэвиса, "My Favorite Things" Джона Колтрейна, "Luck Be a Lady" Фрэнка Синатры. (Перед одними дебатами я, должно быть, включил последний трек два или три раза подряд, что явно свидетельствовало об отсутствии уверенности в моей подготовке).

В конечном счете, именно рэп заставил меня задуматься, особенно две песни: Jay-Z "My 1st Song" и Eminem "Lose Yourself". Обе песни были о том, как бросить вызов шансам и поставить все на кон ("Слушай, если бы у тебя был один шанс или одна возможность, чтобы получить все, что ты когда-либо хотел, в один момент, ты бы воспользовался этим? Или просто позволил бы ей ускользнуть…"); о том, каково это — создавать что-то из ничего; о том, как можно выжить за счет смекалки, суеты и страха, замаскированного под браваду. Тексты песен соответствовали моему раннему статусу аутсайдера. И когда я сидел один на заднем сиденье фургона Секретной службы по дороге на место дебатов, в своей хрустящей униформе и галстуке с ямочками, я кивал головой в такт этим песням, ощущая запах частного бунтарства, связь с чем-то более грубым и реальным, чем вся суета и почтение, которые теперь окружали меня. Это был способ прорваться сквозь искусственность и вспомнить, кем я был.

Перед первыми дебатами с Джоном Маккейном в конце сентября я в точности следовал ритуалу. Я ел свой стейк, слушал музыку, чувствовал тяжесть талисманов в кармане, когда выходил на сцену. Но, честно говоря, мне не нужно было много удачи. К тому времени, когда я прибыл в кампус Университета Миссисипи — место, где менее пятидесяти лет назад чернокожий Джеймс Мередит был вынужден получить постановление Верховного суда и защиту пятисот сотрудников федеральных правоохранительных органов, чтобы просто посещать занятия, — я уже не был аутсайдером.

Теперь гонка была проиграна мной.