Земля обетованная. Последняя остановка. Последний акт (сборник)

Я поставил картину на стул и остался ждать. Обтянутый кожей череп принялся ощупывать хрупкую мадам Анрио жадным, почти непристойным взглядом. Неестественно огромные, чуть навыкате глаза, казалось, присосались к картине, словно пиявки, и готовы были высосать ее всю. Я тем временем изучал сонм картин, которые, словно диковинные бабочки бытия, впорхнули в комнату и уселись вокруг на стенах, пока не пришел к выводу, что Дюран-второй, очевидно, перетаскивал их сюда по мере того, как вынужден был одно за другим оставлять все прочие помещения своей квартиры. Теперь вокруг него остались только самые радостные картины, вероятно, его любимицы, и он цеплялся за них с тем же остервенением, с каким цеплялся за жизнь.

– Сколько? – спросил этот полумертвец некоторое время спустя.

– Двадцать тысяч, – ответил я.

Он прокаркал:

– На самом деле – сколько?

– Двадцать тысяч, – повторил я.

Я смотрел на большие бурые пятна, покрывавшие этот голый череп, и на огромные зубы, неестественно белые, блестящие, безупречно ровные и искусственные. Они напомнили мне лошадиную улыбку моего адвоката на острове Эллис.

– Вот мерзавец, – прокряхтел Дюран-второй. – Двенадцать.

– Я не имею права торговаться, господин Дюран, – вежливо сказал я. – У меня нет на это полномочий.

– Вдвойне мерзавец! – Дюран снова уставился на картину. – Я не очень хорошо ее вижу. Тут темно.

В комнате было ослепительно светло. Солнце теплой полосой легло на ту часть стены, где висели три пастели Дега. Я переставил стул на эту солнечную дорожку.

– Так слишком далеко! – закаркал Дюран-второй. – Возьмите лампу.

Возле окна я обнаружил высокий, почти в человеческий рост, торшер с поворачивающейся лампой, которую я и навел на картину. Целенаправленный, узкий пучок света нашел нежное лицо молодой женщины и высветил его полностью. Дюран с жадностью в него вперился.

– Господин Дюран, – сказал я. – У вас пастели Дега на солнечной стороне висят. Прямой свет вреден для пастелей.

Дюран не позволил отвлекать себя по пустякам. Лишь некоторое время спустя он соизволил повернуть ко мне голову и смерить меня взглядом, словно я был назойливым насекомым.

– Молодой человек, – сказал он довольно спокойно. – Я это прекрасно знаю. И мне это все равно. На мой век этих пастелей хватит. Мне глубоко наплевать, в каком виде эти вещи достанутся моим проклятым наследникам, обесцененными или нет. Я прямо слышу, как они там шастают по нижнему этажу и все подсчитывают, подсчитывают. У-у, банда! Умирать нелегко. Вам, молодой человек, это известно?

– Да, – ответил я. – Мне это известно.

– Вот как?

Он снова обратил взор к прелестной мадам Анрио.

– Почему вы ее не покупаете? – спросил я наконец.

– Только за двенадцать тысяч, – почти без промедления ответил Дюран – И ни цента больше!

Он уставился на меня своими горящими совиными гляделками. Я передернул плечами. Не поворачивался у меня язык сказать ему, что я по этому поводу думаю, как ни хотелось мне вернуться к Блэку с заключенной сделкой.

– Это было бы против моей чести, – добавил он внезапно.

Я не стал ему отвечать. Слишком далеко это бы нас завело.

– Оставьте картину у меня, – прокаркал Дюран-второй. – Я дам о себе знать.

– Хорошо, господин Дюран.

На какой-то миг мне вдруг показалось странным называть господином человека, который истлевал заживо и пропах смертью насквозь, невзирая на все туалетные воды и дезинфицирующие порошки. Но постепенно меркнущее сознание и каждая клеточка разлагающегося тела продолжали истово бороться за жизнь.

Я покинул комнату больного. На пороге меня задержала экономка.

– Господин Дюран велел угостить вас рюмочкой коньяку. Такое с ним редко бывает. Не иначе, вы ему понравились. Подождите минутку.

По правде говоря, оставаться мне вовсе не хотелось, но любопытно было узнать, какой коньяк пьет Дюран-второй. Экономка уже шла ко мне с подносом.

– Ну что, купил господин Дюран? – спросила она как бы между прочим.

Я удивленно глянул на нее. «Ей-то что за дело?» – пронеслось у меня в голове.

– Нет, – сказал я наконец.

– Слава Богу! Ну к чему ему сейчас все это старье? Вот и племянница его, барышня Дюран, то же самое все время твердит!

Почему-то я сразу хорошо представил себе эту племянницу: костлявая выжига, которая ждет не дождется наследства, как, вероятно, и экономка, которая в каждой новой покупке, должно быть, видит посягательство на отказанный ей куш. Я пригубил коньяк и тотчас же его отставил. Это было самое дешевое пойло из всех, какие мне доводилось пробовать в жизни.

– Господин Дюран тоже пьет этот коньяк? – вежливо поинтересовался я.

– Господин Дюран вообще не пьет. Врачи запретили. А что?

Бедняга Дюран, подумал я. Заложник фурий, которые отравляют ему жизнь и даже напитки.

– По правде говоря, мне тоже пить нельзя, – сказал я.

– Этот коньяк господин Дюран сам заказывал еще в прошлом году.

Тем хуже для него, подумал я.

– А почему господин Дюран не в больнице? – полюбопытствовал я.

Экономка вздохнула.

– Не хочет! Все никак не может расстаться со своим хламом. Врач живет у нас, в нижнем этаже. В больнице-то все куда проще.

Я поднялся.