Земля, омытая кровью

Погиб, ведя краснофлотцев в атаку, один из лучших командиров рот 144–го батальона, любимец моряков Александр Куницын.

Не стало Цезаря Куникова. Обидно нелепой была его смерть. Он готовил у основания Суджукской косы причалы и площадку для приема наших танков, а под вечер отправился со связным Дмитрием Гапоновым проверить готовность причалов. На этом участке оставалось обнаруженное, но еще не обезвреженное минное поле. Куников и Гапонов шли по тропинке, огороженной знаками: «Проход». Немцы с прибрежной горы заметили двух пешеходов и возобновили обстрел. Один из снарядов попал на минное поле. Загрохотали взрывы. Осколок мины поразил Куникова в живот. Ночью его в тяжелом состоянии отправили на катере в Геленджикский госпиталь. Там 14 февраля 1943 года оборвалась жизнь отважного командира.

Посмертно Цезарю Куникову было присвоено звание Героя Советского Союза.

В солнечный день 12 февраля я пошел в 144–й батальон. Он занимал самый обширный на Мысхако участок фронта. Перейдя шоссе, я прошел мимо разрушенного винного завода, миновал небольшой лесок.

На опушке встретил краснофлотца. Высокий, худощавый, он шел торопливым размашистым шагом. Увидев меня, оживился, отдал честь. Спрашиваю его:

— Вы из 144–го?

— Так точно!

Я спросил, куда он направляется. Оказалось — несет на КП бригады пакет, адресованный мне. Я взял пакет (это было политдонесение) и попросил краснофлотца проводить меня к комбату.

— Кстати, как ваша фамилия? — снова спросил я его.

— Сергей Довбненко.

— А! Так я вас знаю. Разведчик, севастополец. Так ведь? Слышал я о ваших боевых делах в разведке и очень рад, что по — севастопольски действуете здесь.

Мы разговорились. Довбненко рассказал о себе. Он давно лишился родных и воспитывался в севастопольском детдоме. Севастополь считает лучшим городом на свете, с нетерпением ждет, когда будет освобождать его от фашистов, а после войны думает стать строителем, возводить на месте руин новые дома, чтобы родной город стал краше прежнего.

Спрашиваю шутя:

— Одного не понимаю: почему вас в батальоне зовут «Сега с Корабельной»?

— Вы и это знаете? — смущенно рассмеялся мой попутчик и пояснил: — Это у меня с детства прозвище. Я свое имя Серега не выговаривал, говорил «Сега». Так меня и стали все звать. И я к этому привык. Потом на руке сделал татуировку: «Сега». Друзья на флоте это увидели, подхватили.

Разговаривая, мы незаметно взобрались на гору Мысхако. Отсюда открывалась широкая панорама изрезанной холмами и оврагами Малой земли.

Встретившись с комбатом Фишером, я поделился с ним своим впечатлением:

— Какая же действительно превосходная тут позиция. Все вокруг как на ладони… Да, большое вы дело сделали, взяв эту гору!

Фишер молча кивнул головой и после короткой паузы сказал:

— Но и досталась она нам не дешево.

Мы спустились в блиндаж, сели на ящики, заменявшие стулья. Комбат, отвечая на мои вопросы, рассказывал о подробностях штурма высоты, о погибших и о тех, кто, презирая смерть, шел вперед и добывал победу.

С волнением говорил он о подвиге старшины Миши Гулиева, агитатора, пылкие беседы которого еще в Туапсе так полюбили его земляки — азербайджанцы. Гулиев продолжал эти беседы в перерывах между боями и на Мысхако. А в боях он показал, как надо выполнять первую заповедь воина — коммуниста: увлекать бойцов на подвиг большевистским словом и личным примером.

В одной из атак Гулиев оказался впереди наступающей роты. Из фашистского окопа в него полетела граната. Ловкий горец поймал гранату на лету и с насмешливым возгласом «Получай обратно!» бросил ее в фашистов. Продолжая во весь рост идти на врага, Гулиев призывал друзей: «Вперед! Новороссийск будет наш!» Следующая граната разорвалась на груди героя. Смертью храбрых пал славный сын азербайджанского народа.

Я выслушал рассказ Фишера о краснофлотце Слепышеве, в течение одного дня уничтожившем 17 фашистов. Подбив немецкого снайпера, моряк, раненный в обе ноги осколками вражеской мины, пополз к фашисту, чтобы забрать снайперскую винтовку. Тот был лишь легко ранен и вступил в борьбу с моряком. Слепышев, собрав все силы, превозмогая страшную боль, задушил фашиста, забрал его документы, снайперскую винтовку и пополз к своим. Но уже вблизи наших позиций моряк потерял сознание. На другой день наши разведчики подобрали его, обессилевшего от потери крови и обмороженного, сжимавшего в руках две винтовки — свою и трофейную. Слепышева отправили в госпиталь, он остался жив.

После беседы с Фишером я пошел по ротам поговорить с бойцами.

В одном из окопов роты автоматчиков снова вижу Сергея Довбненко. Сидит и стягивает на ноге шнурками какую — то необычную обувь.

Обычно, отправляясь в расположение врага, наши разведчики привязывали к подошвам ботинок войлок.

— Войлок на ходу сползает и путается под ногами, подвести может, — сказал Довбненко, — а вот смотрите — новый образец обуви!

Добыв где — то сыромятной кожи, он обвернул ею ступню и плотно стянул шнуром, продетым в дырки на краях, а стельку из войлока подложил внутрь.