Земля помнит всё

— Первые два дня я жила в его комнате. Они там ничего не трогали, хотели до меня сохранить все как было. Чайник, чугунный казанок, две кружки — он их взял из дому. И книги. На подоконнике лежали, больше их некуда было класть. Ты же знаешь, Арслан и дома-то терпеть не мог мебели. Гарнитур так и не разрешил мне купить, видишь, какая меблировка. — Она обвела рукой комнату: покрытая ковром тахта, маленький диванчик, стол, стулья. — Он не выносил дорогой мебели: "Не хочу я думать о том, чтоб, упаси бог, не поцарапать какой-нибудь сервант!.." А вот так ему нравилось… Он любил наш дом. И все-таки все время уезжал…

Уезжал. И оставлял ее одну. А она, молодая, красивая, быстрая, ждала, ждала, ждала… И счастлива была, когда он возвращался. Нет, хоть о покойниках не говорят плохо и думать, наверное, так не годится, а все-таки Арслан был порядочным эгоистом. Взбалмошный, упрямый, своевольный. Потому и погиб. Наверняка ему говорили, что нельзя в такую погоду, да еще вечером, выходить в водохранилище. Не послушал, ушел… А через полчаса поднялся ветер, небо закрыли тучи, стало темно… И он не вернулся. Как он утонул, точно никто не знает. На рассвете к берегу прибило лодку. Мотор весь искорежен. Значит, какой-то сильный удар, скорее всего о топляк, там много этих полузатонувших бревен…

Арслана нашли на вторые сутки. Он был без фуфайки, один сапог тоже успел сбросить, наверное, долго боролся за жизнь, звал на помощь, но что такое человеческий голос, когда кругом ревут и беснуются волны?..

Он был человек мужественный, в этом ему не откажешь, но очень уж неуравновешенный. Чего стоят его фокусы с книгой, с пьесой!.. Года через два после начала своей журналистской работы он сдал в редакцию книгу очерков. Книгу одобрили, включили в план. А через три месяца он является и забирает рукопись обратно. А с пьесой еще хуже. Он написал пьесу о нефтяниках, принес в театр. Пьеса была интересная, при чтении возникло много споров, театр увлеченно работал над ее постановкой. А потом Арслан вернулся с Каракумского канала, пришел в театр и сообщил, что забирает пьесу, она его, видите ли, уже не удовлетворяет.

Байрам тогда по-настоящему возмутился. Мало того что Арслан понапрасну отнял у актеров время и силы, он поступил бестактно — превосходство свое демонстрировал.

Ну хорошо, пусть он хвастун, зазнайка. А вот ты, Байрам, скромный и добропорядочный, решился бы ты забрать из издательства книгу или пьесу, принятую к постановке? Нет. Потому что не можешь сегодня отрицать то, что утверждал вчера? Ну, а если бы понял, что был не прав? В этом случае как? Не знаешь… Вот в том-то и дело, что не знаешь. А он знал.

И все равно таким, как Арслан, он быть не хочет. Он останется самим собой, даже если это не нравится Абадан. У него есть свое дело, свое место на земле, и он никому не собирается подражать!

Байрам взглянул на стоявшую перед ним пиалу.

— Вода вроде жестче стала?

— Да, теперь из канала добавляют, а это не то, что артезианская скважина. Ничего, привыкнешь, — Абадан долила его пиалу доверху. — Что-то ты мне не нравишься, Байрам… Хмурый, вроде невыспавшийся… И морщин на лбу у тебя никогда еще столько не было… Вот на афише, это да! Красавчик. Между прочим, довольно противный красавчик. Не обижайся. На фотографии — это совсем не ты. Но и сейчас не совсем ты… — Она засмеялась. — Я непонятно говорю?

— Почему же, понятно…

Абадан пересела на диван, ближе к нему. Нет, она в самом деле пополнела. Ноги стали толстые…

— Видишь, я вовремя вернулась, как раз к твоему вечеру. Учти, я приду, я уверена, что. это будет очень здорово, недаром же у тебя такое усталое лицо. Я люблю, когда у тебя такое лицо. И когда морщины… — Она поднесла к губам пиалу, но пить не стала. Задумалась, уставившись взглядом в одну точку. — Когда человек озабочен, занят, увлечен своим делом, на него приятно смотреть. — Абадан снова окинула его изучающим взглядом. — Слушай, я чувствую, ты крепко поработал. Написал что-нибудь стоящее? Нет, нет, я не требую, если ты еще никому не рассказывал, я подожду… Потомлюсь до твоего вечера. Ты ведь не утерпишь, обязательно будешь читать новую вещь… Будешь?

Байрам кивнул.

— Ну и правильно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Едва рассвело, Байрам вышел на улицу. Ночь, проведенная за письменным столом, давала себя знать, его пошатывало, голова весила полпуда. Но декабрьский ветер быстро выдул из него усталость, и голове полегчало, и ясней как-то стало вокруг.

Улица лежала перед ним пустынная, тихая. Изредка слышен был где-то шум проезжающих машин, но сюда они не сворачивали. На чистом, чуть влажном асфальте резвились две собачонки. Увидев Байрама, одна из них задрала кверху мордочку, взглянула на него вопросительно. другая опасливо поджала хвост. Но прохожий не тронул их, обошел сторонкой, и дворняжки снова принялись возиться.

Небо было все в черных тучах. Холодный западный ветер гнал их куда-то не быстро, но настойчиво. В воздухе пахло снегом.