Земля помнит всё

— Уберите его! Вышвырните к чертовой матери!

Когда они отпустили Назара, трактор перепахал уже полкарты. Назар лежал на земле прямо на хлопчатнике, широко распластав руки, и рыдал, жадно хватая ртом воздух, пропитанный ароматом земли. Трактор прошел совсем близко, Назар не поднял головы. Трактор дотарахтел до конца карты, развернулся, обошел Назара с другой стороны, он даже не пошевельнулся.

— Вставай, сынок… — услышал Назар хриплый старческий голос. — Вставай, милый… Что уж теперь…

Старик не договорил, ему перехватило горло, он отвернулся и всхлипнул. Сухое маленькое тело затряслось от сдерживаемых рыданий.

Утром Назара вызвали к директору школы. В присутствии представителя районо, специально прибывшего по такому случаю, Назару было сообщено, что он исключается из школы. Представитель районо подробно объяснил, в чем его вина. Нападением на представителя райисполкома он опозорил не только себя, но и весь район, опозорил звание ученика советской школы. Человек, способный на столь недостойные поступки, не заслуживает аттестата, свидетельствующего о гражданской зрелости выпускника и дающего право на поступление в высшее учебное заведение. Он выговорил все эти слова, хотя и по голосу и по глазам его видно было, что так же, как и директор школы, понимает, что Назар невиновен. Мало этого, представитель районо добавил, что, если Назар осмелится протестовать, дело будет передано в суд, за нападение на уполномоченного можно получить два года.

Работник районо перевел дух и умолк. Директор школы молча глядел на. лежавшие на столе бумаги.

Назар ушел, не сказав ни слова. Умные люди советовали ему, даже директор через людей передавал: поезжай в Ашхабад к брату, пусть правды добивается, иначе год пропадет. Назар в Ашхабад не поехал. И письмо Байраму не написал. Два последних экзамена остались несданными, но каждое утро он выходил в поле.

Назар не хуже других понимал, что, появись здесь брат, все еще можно было бы уладить. Но для этого Байраму пришлось бы говорить с тем, в шляпе, просить у него прощения за брата. Да чтобы Байрам перед этим подлюгой шапку ломал! Чтоб просил за него перед негодяем, надругавшимся над землей, пропитанной крестьянским потом!.. Лучше в тюрьму! Лучше сдохнуть!

В конце концов Назар все-таки написал брату. Описал ему все как было и просил ни в коем случае не приезжать, он сам будет отвечать за свои поступки. Рано или поздно они поймут, что совершили несправедливость. Назара позовут и попросят у него прощения, а пока этого не произойдет, ни он, ни бригадир, ни земля, обездоленная лиходеями, не простят им такого бесчинства.

Было это давно, двадцать лет назад. Назар выучился, стал агрономом, потом председателем, прославился… Но когда Байрам думал о брате, о том, почему так щедро воздает ему за труды земля, он неизменно вспоминал то июньское утро.

Все это так, все правильно, ключ к характеру найден верный, но ведь все это было так давно. А что знает он о брате сейчас?

Как живет он теперь, прославленный, знаменитый? Информации, фотографии, цифры… Этого очень мало, чтоб ощутить его, живого, деятельного, страстного… Нужен какой-то яркий факт, событие, которое, как вспышка молнии, осветило бы сильную фигуру брата, и он увидел бы его так же отчетливо, как видел распластанного на поруганной земле, бьющегося в рыданиях парнишку…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Творческий вечер поэта Байрама Мамедова начался точно в назначенное время — в восемь часов вечера.

Байрам из-за кулис оглядел сцену. Справа громоздилась трибуна. Посреди сцены стоял стол, за ним триряда стульев. Пустоту между столом и трибуной заполнял блестящий черный рояль.

Первым попросили выйти Байрама, следом за ним на сцене появилось еще человек десять — несколько писателей и артистов, которым предстояло читать его стихи и исполнять песни, написанные на его слова.

Аплодисменты смолкли. Зал дышал глубоко и размеренно, словно хорошо поработавший человек. Кое-где поскрипывали кресла.

Поднялся драматург Джума Ниязов — он должен был вести вечер.

Джума-ага, как его обычно называли, недавно справил семидесятилетие, но лобастая, большая его голова всегда была высоко поднята, плечи развернуты, в нем не было старческой сутулости. Большие глаза зорко глядели из-под лохматых бровей.

Человек этот был приятен Байраму. Он уважал и ценил его, хотя не считал большим писателем, а пьесы его великими творениями. Джума Ниязов занимал в литературе довольно скромное, хотя и вполне достойное место. Байраму нравился характер этого старика — он умел радоваться и болеть за людей. Ниязов много читал и каждую интересную вещь встречал с таким энтузиазмом, словно сам написал ее. Он и сейчас взволнован. Сама по себе обстановка на него не действует, привык — на каждой премьере исполнители главных ролей за руки выводят автора на авансцену. Джума-ага волнуется за него. Хороший старик.