Земля помнит всё

Если надо, отец неделями может спать по два часа в сутки. Когда они впервые осваивали земли за каналом, Машат и ночевал в поле. Говорил, что с ума сойдет от москитов, а все равно ехал туда. Председателю он крепко помог, особенно на первых порах, а Гурт об этом почему-то помалкивает…

Отец хочет, чтоб ему, Оразу, поручили целинный участок. Считает, что дело это перспективное, и надеется, что сын выдвинется на такой работе. Ну и что? Что тут позорного? Каждый отец стремится, чтоб детям его было хорошо, не одному Гурту дочь любить. Гурт намекал, что, мол, не сумеет Дурсун полюбить его отца. А почему? Не за что ей его не любить. Отец иногда напортачит второпях, но плохого у него в мыслях нет. И любить, и уважать Дурсун его будет, она добрая, сердечная, в мать пошла. И красоту от нее взяла, и характер.

Ораз на минутку представил себе Дурсун, ощутил вдруг запах ее волос и даже закрыл глаза… Хоть бы скорей все это кончалось! Разобраться бы, что вышло у отца с Аманлы. Все можно понять, все объяснить, но Аманлы…

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Когда Байрам отыскал наконец Гурта, солнце стояло уже высоко. Бригада работала у самых песков, и села отсюда не было видно, его закрывала сероватая дымка садов.

Байрам не устал от ранней прогулки, приятно было идти, вдыхая прохладный и легкий, словно весенний, воздух, прислушиваясь к тишине пустых полей.

Солнце поднималось все выше, заметно теплело, и уже странным казалось, что на рассвете лужи прихвачены были морозцем. Небо высилось голубое, прозрачное и бездонное. Слепило глаза, белые стены полевого стана сверкали так, что трудно было смотреть…

Мимо проскочил трактор с тележками, груженными навозом. За рулем сидел паренек лет семнадцати. Он был без шапки, но кудрявые и пышные его волосы так отросли, что казались огромной папахой, тяжеловатой для тонкой мальчишеской шеи. На ухабах трактор подбрасывало, тележки оглушительно грохотали, и Байраму казалось, что легкое тело тракториста вот-вот слетит с сиденья… Но тонкие смуглые руки крепко вцеплялись в руль, и трактор покорно громыхал дальше. Байрам усмехнулся: вот постреленок, за рулем, а будто коня объезжает.

Он был такой же худой, семнадцатилетний, с такой же тонкой шеей, когда его со второго курса педучилища послали в село работать — детей учить было некому, Так он и стал взрослым! Да и ученики его повзрослели до времени, некогда было им играть и забавляться. Они тоже возили в поле навоз. На ишаках — другого транспорта не было… Случалось, начинали озорничать, дурачиться, но даже в самом их озорстве не было детской беспечности — груз войны лежал на их плечах, а под такой ношей не порезвишься…

Высоко поднимая длинные ноги, навстречу Байраму шагал Гурт. Подошел, протянул обе руки.

— Что, подбодрить пришел? — уголок его рта тронула мимолетная улыбка и тотчас исчезла.

— Да так вот… брожу, присматриваюсь… Хорошо!..

— Да, у нас благодать! Я если полдня в городе пробуду, мне уж и дышать нечем и жизнь не мила, словно сапоги жмут!..

Гурт говорил, а сам то и дело поглядывал на трактора, взад-вперед бороздившие зябь на высоких своих колесах. Они ковшами сгребали землю с высоких мест и оттаскивали ее в низинки.

Ближе, по заросшему чаиром полю, тоже ходил трактор, с корнем подрезая этот высокий рослый сорняк, грабли с длинными зубьями, торчащими, словно пучок зеленого лука, прочесывали землю, сгребали срезанные стебли в кучи. Несколько человек грузили их на машину.

— Вот, — Гурт кивнул головой на вороха чаира. — Три-четыре раза прочесываем, а толку чуть. Лет пять как бросили землю, засолилась. Сейчас дренажи провели, соль убывать стала. А все равно, пока от чаира не избавимся, засевать — только семенам перевод. Теперь с этой землей дай бог терпенья… Промывать придется раза три, и все равно первый год урожая не будет, хорошо, если на второй. Как говорится, заболеть и собака может, а вот вылечиться… Ты точно сказал, у человека язык есть, сказать может, где больно, а земля, она бессловесная, страдает молча.

Они пошли к селу по поросшему кое-где сорняком полю. Повсюду белела соль, земля сухая, голая, словно покрытая паршой макушка…

Гурт молчал, низко опустив голову. Чего говорить? Если у Байрама есть глаза, сам видит, кто был прав, когда спорили они в конторе насчет земли. Может, поймет, зачем Назар так поспешно распустил бригадиров.

Они остановились возле огромной ямы, на дне поблескивала желтоватая вода. Вокруг барханами навалена глина. Засохшие комья, словно утренним инеем, густо покрыты солью. Повсюду валялись щепки, куски коры, обломки корней…

— Никогда эти поля не были так запущены… — по-прежнему не поднимая головы, негромко произнес Гурт Густые брови его сомкнулись на переносице, глубже стали морщины. Суровое, мрачное лицо. — Дерево тут стояло, — сказал он, глядя в яму. — Знаменитое было дерево — тутовник тети Джахан…

Они сели, Гурт на холмик засохшей земли, Байрам напротив него. Сидели, молчали. Потом Гурт стал рассказывать.