Земля помнит всё

И еще поведал бы людям в песне о том, что знают лишь они двое — Гурт да тутовник. Знает, конечно, и земля — ей ведомо все, но рассказать не может. Не понимают люди ее языка, не слышат, не чувствуют землю…

Дутара нет. Человек из города только что уехал, и пень, из которого мастер будет делать дутар, пока еще валяется во дворе, и по его потемневшим корням карабкаются ребятишки… А мелодия, которую так нужно поведать землякам, все громче звучит в душе Гурта.

Шла весна сорок второго года.

Гурт с Заманом-ага засевали поле яровой пшеницей. За ними закреплены были старый плуг и пара быков. Семена кладовщик каждый день выдавал по весу.

От Омара изредка приходили письма. Сын Замана-ага тоже ушел на войну, но от него уже третий месяц не. было ни единой весточки. У старика остались на руках красавица невестка и трое маленьких внуков, младшему недавно сравнялся год.

Заман-ага был не так уж стар, ему пошел шестьдесят пятый год, но последнее время он сильно одряхлел, высох, жилистые, жесткие руки его тряслись… Старик не жаловался — не такое было время, чтоб жаловаться, — но плуг ему Гурт не доверял. Заман-ага гневался на него, иной день словечка не скажет, но Гурт твердо решил: пусть сердится, пусть молчит, не может он сидеть у костра и смотреть, как старик ковыляет за плугом. Призовут в армию, тогда уж ничего не поделаешь, а пока он. здесь, не даст старику надрываться. Кипяти чай, Заман-ага, бросай семена в землю, присматривай за быками. А с плугом молодой управится.

Как-то в полдень, когда они пили чай вприкуску с ячменным чуреком, Заман-ага вдруг придвинул к себе мешочек с однодневной порцией семян и развязал его. Гладкие, крупные, как на подбор, зерна пшеницы белели, на темной ладони. Старик потрогал их пальцем. Потом сжал пшеницу в кулаке, разжав ладонь, снова потрогал зерна. И прошептал:

— Совсем отвыкли мы от нее… Будто никогда и не ели…

— Ничего, Заман-ага, — бодро сказал Гурт, — только бы урожая дождаться.

— Так-то оно так… — Старик молчал, перекатывая на ладони белые зерна пшеницы. Да, прокормить семью нелегко, особенно когда такие малыши. Детям ведь не объяснишь, что война, все равно есть просят… — Твоя правда, Гурт, — словно отвечая на собственные мысли, сказал вдруг Заман-ага и, облегченно вздохнув, выпрямился. — Продержаться бы только до жатвы.

Заман-ага высыпал пшеницу в мешочек и старательно завязал его.

С каждым днем заботы и горести все больше донимали старика, все сильнее сгибали его спину. Заман-ага по целым дням не произносил ни слова, все думал, думал о чем-то…

В тот день, когда они пахали возле тутовника, Заман-ага ушел домой рано, еще до захода солнца, Гурт дотемна ходил за плугом, решил допахать делянку. Завтра с утра Заман-ага разбросает зерно, тогда только пробороновать, и все.

Утром Гурт пришел и глазам своим не поверил. Участок, который он вспахал вчера вечером, весь был уже засеян и проборонован, земля лежала ровная-ровная… Распряженные быки дожевывали солому, которую Заман-ага набросал им возле дерева. Сам он сидел чуть поодаль и палочкой чертил что-то на земле.

— Распряг, — сказал он, не отвечая на приветствие Гурта. — Передохнуть надо животинкам…

— Пускай… Только что ж это такое, Заман-ага?! Зачем ты бороновал? Или своего груза мало — пришел ни свет ни заря!..

— Да ведь стариковский сон, он какой?.. И старшенький всю ночь хныкал, спать не давал. Пойду, думаю, лучше делом займусь…

— А здоров внук-то?

— Кто его знает. Вроде ничего…

Старик умолк и, старательно втягивая в себя воздух, снова принялся чертить палочки. Начертит, зачеркнет, опять начертит…

— Тогда я чайку вскипячу, Заман-ага?

Заман-ага не ответил, даже не взглянул на него. Так и сидел, уронив голову на грудь, пока Гурт не протянул ему пиалу с чаем. Да и чай взял словно бы нехотя, не взглянув в лицо Гурту. Потом достал из-за пазухи что-то завернутое в линялый платок и трясущимися руками стал разворачивать. Руки у старика тряслись сильней обычного.

В платке был кусок чурека величиной с ладонь. Чурек был пшеничный, тонкий, с золотистой румяной корочкой. Гурт узнал это по запаху раньше, чем его напарник развернул платок. "Что пахнет лучше всего на свете?" — спросили как-то у путника. "Чурек, вынутый из печки". Редко теперь услышишь этот чудесный запах…

Все так же не глядя Гурту в глаза, Заман-ага протянул ему чурек.

— На, возьми!

— Спасибо… — нерешительно сказал Гурт.

— Возьми, возьми! — раздраженно произнес старик, словно ему трудно было держать руку на весу.

— Я сыт, Заман-ага, лучше внукам отдайте.

— Они свою долю съели. Держи! — Гурт все не решался протянуть руку за хлебом. Тогда старик поднял голову и недовольно взглянул на него. — Когда угощают, надо брать.