Земля последней надежды. Свиток 2. Время рыжего петуха

Вот и всё! – сказал кто-то внутри неё. Вот и кончается твоё девичество. И прощай тот миг в купальскую ночь, когда воля Лады, казалось, посулила ей что-то иное.

Взгляд Гордяны прикипел к брошенной на лавку дорого вышитой рудой рубахе. А при рубахе – плетёный из золочёных шнурков пояс с кистями. Рубаху купила мать на менском торгу. Летом купила, сразу после Купалы.

Знала уже тогда?!

Сейчас она, Гордяна, возьмёт эту рубаху и этот пояс.

Выйдет к гостям.

Поднесёт и подаст рубаху Корнилу.

И это будет означать согласие.

Через месяц будет свадьба.

Рука Корнила срежет её косу и принесёт выкупом в дом Мураша.

А голова Гордяны навсегда спрячется под рогатой кикой – наверное, тоже недешёвой.

Корнило ей даже нравился когда-то… Но потом пришло Купалье, – и встретился Несмеян.

Девушка беззвучно плакала – слёзы крупными горошинами катились по щекам. В горнице хмыкали и покашливали гости – невеста задерживалась уже сверх приличий. Озабоченная, заглянула в бабий кут мать.

– Девонька…

Гордяна злобно мотнула головой – метнулась над плечом толстая золотистая коса.

– Скажи, сейчас выйду!

Милава быстро-быстро закивала, исчезла – в горнице послышался её певучий голос, и недовольное ворчание смолкло: невестины слёзы – дело святое.

Гордяна перевела дух, плеснула в лицо водой с рукомоя, стряхнула капли с кончиков ресниц. Замерла на миг, глядя на своё дрожащее отражение в лохани, мотнула головой, решаясь, перевела дух. Рывком содрала с запястий обручья, шмыгнула носом, утишая последние слёзы, и шагнула в горницу, обрывая голоса. Уронила обручья на пол и сказала безжизненным голосом, видя уже, как пропадает улыбка с помертвелых лиц Корнила и отца:

– Замуж не иду!

Сваты уезжали, как оплёванные.

Никто не скалил над ними зубов, никто не потешался и не показывал пальцем, но ощущения у них были именно такие. А особливо – у Корнилы.

Опустив голову, бледный как смерть, несостоявшийся жених неотрывно глядел в меховую медвежью полсть саней, словно хотел там увидеть что-то важно для себя, словно резы какие тайные от Велеса самого разглядеть пытался или послание от самой Лады.

Впрочем, он был христианин, и никакие языческие демоны помочь ему не могли, пусть даже Гордяна и её родичи и звали тех демонов богами.

А не отвергнуться ли от веры христианской? – возникла вдруг крамольная мысль. – Может, язычником-то Гордяна его скорее полюбит?

Подумал – и сам испугался.

Бесовское наваждение эта любовь!

Рука сама вздёрнулась, кладя крёстное знамение, Корнило поднял голову и встретился глазами с НЕЙ – Гордяна стояла на крыльце отцовского дома и глядела на него. Ни торжества, ни насмешки, как ожидал Корнило, не было в её глазах. Девушка смотрела так, словно просила прощения, и это для Корнила было больнее всего. Он скрипнул зубами, словно обещая себе что-то важное, и снова уронил голову, отводя взгляд.

– Вы уж простите, гости дорогие, – неуклюже сказал, стоя в воротах, отец Гордяны, Мураш. И впрямь, станешь тут неуклюжим, будь ты хоть первым охотником в округе, хоть распервым, хоть вовсе единственным – не враз и поймёшь, как говорить со сватами, которым твоя дочка отказала уже после того, как ты сам согласился на всё и даже дары принял. Клял себя Мураш за поспешное согласие – понадеялся на послушание дочкино.

Поклонился, снова прося прощения.

Ока гордо задрал голову, не удостоив Мураша даже и взглядом, (сейчас он уже не помнил, как сам ругал сына за то, что тот хочет жениться на язычнице!) хлестнул коня кнутом. Розвальни сорвались с места, конь вспахал сугроб крутой грудью в расписной сбруе и вынес сани на дорогу.

Мураш несколько мгновений смотрел им вслед. Нехорошо уехали сваты, не было бы беды какой. Но постепенно возмущённая гордость взяла в нём верх над досадой и опаской.

Его род ничуть не ниже рода нарочского Оки! А предок Мурашов в здешних лесах даже раньше поселился! Так чего же тот Ока чванится – ишь даже слова сказать на прощанье не возжелал! Эка невидаль – девка отказала!

Лёгкая, почти невесомая рука легла на плечо Мураша. Не оборачиваясь, он угадал Гордяну. Дочь подошла вплоть, уткнулась носом в плечо отцу.

– Да… заварила ты кашу, дочка…

– Прости, батюшка, – в голосе девушки звенели слёзы. – Не могла я иначе.

3. Кривская земля. Озеро Нарочь. Сбегова весь. Зима 1066 года, просинец

Волчьи следы выныривали из ближнего ельника, пересекали небольшую поляну и скрывались за кустами черёмухи. Невзор остановился около них, припал на колено и вгляделся. Что-то ему в этих следах не нравилось. Понять бы ещё – что именно.

Из-под ближнего куста вынырнул Серый, перемахнул гребень сугроба и оказался рядом, взбив снег. Весело фыркнул от попавшего в нос снега, дурашливо покосился на хозяина.

– Не до игры, Серый, – пробормотал Невзор, по-прежнему разглядывая следы. Что ж в них не так? Взаболь захотелось понять. До того, захотелось, что мальчишка забыл, зачем он, собственно, в лесу находится, чего не на месте, в войском доме.

Пёс подбежал вплоть и тоже принялся обнюхивать следы. В горле у него родилось сдержанно клокочущее рычание, шерсть на загривке чуть приподнялась. Невзор положил руку ему на шею: