Земля Сахария

Пауза.

— Я вот за старуху свою беспокоюсь, парень, да за ребятишек. Особенно за Педрито.

Молчание. Курить на посту запрещено. Холодный ветер.

— Все равно! Мы им покажем, сволочам. Всем! Всем, кто полезет к нам. Пусть наш остров потонет, мы не отступим.

Тишина.

— Когда я был маленьким, я ужас как темноты боялся. Что значит детство! Мне казалось, будто покойники в темноте бродят. Забивали нам голову всякой чепухой… Я целые дни читал «Рассказы о ведьмах». Ты не читал, маленькие такие книжечки? И о вампирах тоже, о мертвецах…

— А ты видел картину про этого, ну, как его, который стал волком? Как его звали-то?

— А, да, я знаю про кого ты… этот… ну как его… его звали…

— Вот дьявол, на языке вертится!

— Черт побери, как-то вроде…

— Тш-ш! Слышишь? Шумит что-то.

Тишина. Сердце стучит. В пот бросило.

— Да ну тебя! Ничего нет. Это море.

— Мне показалось… Вон там.

— Было бы видно. Здесь местность открытая.

Тишина и безмолвие. Октябрьское утро.

— Я думаю, никакой высадки американцы не сделают. Просто сбросят на нас бомбу, и к чертям собачьим.

— Если решатся.

— Они решатся. Посмотрел бы ты, что они сделали с Хиросимой и Нагасаки! Им на все плевать, только бы нас прихлопнуть, стереть в порошок, в пыль…

— Если сбросят бомбу, весь остров пойдет ко дну.

— Сбросят.

— Но ведь миллионы людей погибнут!

— А мы для них не люди, Дарио, мы просто губастые негры, и все тут.

— А ракеты? Забыл?

— Правильно! Тогда пустим ракету прямо в самый центр Нью-Йорка, пусть получат сполна.

— Если бомбу сбросят на Старую Гавану…

— Пропали мои ребятишки.

Молчание.

— Но я готов даже на это. Лучше умереть, чем гнуть на них спину.

— Взлетит на воздух Капитолий, кино «Кампо-амор» и то, что напротив, и старый кинотеатр «Лира», и «Прадо», даже мол… Весь квартал. Не будет больше ни улицы Теньенте Рей, ни Муралья, ни Компостела… Уйдут в могилу (в яму, в море, кто знает куда) крестная мать Верена, и Каридад, и ее малыш… Господи, даже представить невозможно!

— Жизнь — сплошная мерзость.

— А мы все тем не менее хотим только одного — жить.

— Зачем? Ты же видишь, в конце концов все равно сдохнешь.

— Лучше умереть так. По крайней мере история нас не забудет.

— Что мне до истории? Я хочу жить, быть живым, живехоньким. Сукины дети эти янки! Хуже всего, что после начинается радиация.

Молчание. Прожекторы шарят по морю.

— Знаешь, Дарио, живешь на свете только раз.

— Это такая песня.

— Да ну тебя, кроме шуток. Живешь на свете только раз, а потом — конец. Мне тридцать лет. Я только разохотился жить-то, и вот… А я не хочу умирать.

— Сдрейфил ты.

— Не бреши, сволочь. Если меня прихлопнут — ничего не поделаешь, я не об этом говорю. Я другого боюсь: не смогу жить после взрыва, наслаждаться жизнью. Вот посмотри: этот чертов песок завтра нагреется, как бы шикарно прийти сюда со своей милой и с малышами.

— Правильно ты сказал: жизнь у нас одна. И она одна у миллионов людей, таких же, как мы, они тоже хотят прийти завтра на пляж и зарыться в теплый песочек. Все люди одинаково имеют право…

— Янки считают, что нет.

Стук автоматов. Окоп глубок.

— Я впервые был на пляже в Конге. Там брали песо за вход. Я пошел с одной, она в баре работала.

— И что?

— Ничего. Подошел тип в каком-то поясе, спасательном что ли, и спровадил нас. После революции я все время хожу по клубам. Мне это нравится. Ведь раньше-то таких, как я, не пускали, потому что я-то уж такой черный негр, из всех черных черный.

— Я один раз был в Ферретеро.

— А на острове Пинос есть один пляж, так там песок — черный.

— Да.

— Хоть бы бомба туда не попала.

— Хоть бы не попала.

Замолчали. Задумались. Что-то вспоминают.

— Я ушел — даже со старухой своей не простился.

Заморосил дождь.

— Дай-ка плащ, Педро.

— Бери. Может, он тебе уже не понадобится.

— Ну, на всякий случай.

— Сколько времени?

— Без пяти три.

— Ну и брызжет!

— От такого дождика промокнуть не промокнешь и сухим не останешься.

— Ты знаешь историю про попугая?

— Ты ее рассказывал уже три раза.

— Хватит притворяться спокойным! Не могу больше! Хоть бы скорее все кончилось к чертовой матери! Если они собираются сбросить бомбу, пусть бросают! Чего они ждут? Здесь никто не сдрейфит. Никто не сдрейфит, черт бы вас всех взял!

Луч прожектора шарит по поверхности моря. Прибой. Прохлада.

— Дай сигарету.

— Нельзя курить в карауле.

— Иди ты! Дай сигарету. В конце концов…

— Ладно. Пригнись только.

— Я курящий покойник. Дарио, мне кажется, что все уже кончилось. Я ничего больше не чувствую. Тишина и покой.

— Может, взрыв уже был?

— И все уже разлетелось в куски, а мы здесь разговариваем. И вдруг мы только одни остались в живых?

— Мы бы взрыв слышали.

— А может, он был далеко. В Ориенте. Или в Лас-Вильяс. И радиация, наверно, уже сюда дошла. Вот и дождик идет…

— Так или иначе…

— Погасла. Дай спички.

— Если мы живы, значит, революция не кончилась.

— Хоть мы и не супермены.

— Я не хочу, чтобы вернулся капитализм, Педро.

— Я тоже.

Начинается ливень. Потоки воды изливаются в море.

— Простудимся мы с тобой.

— Хорошо бы стаканчик рому.

— Говорят, взрыв похож на гриб. Поднимается, огромный, и потом опадает.

— Цепная реакция.