Земля шорохов

– Да, я знаю, как это бывает,– сказал я,– однажды я жил в уютной английской деревушке, где нельзя было заговорить с любой женщиной в возрасте от семи до семидесяти лет, чтобы тебя не обвинили в изнасиловании.

– И все же,– философски заметил Хельмут,– если у него есть для вас животные, то кому какое дело, что он собой представляет.

Проделав двухчасовой путь, мы свернули с шоссе и направились по ухабистому проселку через плантации сахарного тростника. Вскоре мы подъехали к красивому небольшому одноэтажному дому, утопавшему в хорошо ухоженном саду. На газоне валялись детские игрушки: конь-качалка и истрепанный плюшевый мишка; в цементном мелком бассейне для детских игр плавала маленькая яхта, сильно накренившаяся на правый борт.

– Вот мы и приехали,– сказал Хельмут.– Выходите. Я заеду за вами часа через два, ладно?

– Ладно,– согласился я, выходя из машины.– А как зовут этого человека?

– Капораль,– сказал Хельмут и уехал, окутав меня тучей пыли.

Высморкавшись, чтобы избавиться от пыли, забившейся в нос, я деловито похлопал в ладоши, а потом открыл калитку и пошел к дому.

Когда я подходил к широкой веранде, из-за угла дома появился человек. Он был высок, хорошо сложен и одет в обычный костюм – сморщенные сапоги, бомбачас до колен, грязную рубашку и видавшую виды шляпу с широкими полями.

– Buenos dias,– сказал он, приближаясь.

– Buenos dias. Я хочу видеть сеньора Капораля. Он дома? – спросил я.

Он подошел ко мне и снял шляпу.

– Я Капораль,– сказал он и протянул руку, щелкнув каблуками и слегка поклонившись. Жест этот был не театральным, а скорее заученным. У человека было тонкое смуглое лицо, из черных глаз лучилась доброта. Под орлиным носом он носил холеные, тщательно подстриженные усы, но щеки и подбородок его заросли черной щетиной.

– Вы говорите по-английски? – спросил я.

– Да, конечно,– ответил он тотчас с безупречным произношением, которому его научили, должно быть, еще в школе.– Я говорю не очень хорошо, но разговор вести могу довольно свободно. Но почему мы здесь стоим? Пожалуйста, зайдите и выпейте кофе.

И он указал мне на дверь, которая вела в небольшую комнату, служившую одновременно и гостиной и столовой. Пол был тщательно натерт и устлан пестрыми веселыми циновками местного плетения. Немногочисленная мебель была отполирована и блестела. Он заглянул в другую комнату, крикнул: "Maria, cafe рага dos, рог favor"[31] – и, улыбаясь, обернулся ко мне.

– Для меня это большое удовольствие,– искренне сказал он.– Мне очень редко выпадает возможность попрактиковаться в английском. Но сначала, извините, я вас ненадолго покину. Сейчас будет готов кофе... вот сигареты... чувствуйте себя как дома.

Он поклонился и вышел. Я машинально взял сигарету и вдруг с удивлением заметил, что шкатулка, в которой были сигареты, сделана из серебра, а на крышке у нее вычеканен сложный и красивый узор. Оглядев комнату, я заметил еще несколько серебряных предметов – прелестную вазу на тонкой ножке, полную красных цветов гибискуса, на буфете пару подсвечников прекрасной работы, а между ними массивную вазу для фруктов, которая, по-видимому, весила не менее двух фунтов. Я подумал, что рассказы о Капорале не лишены основания, так как эти серебряные предметы были сделаны не в Аргентине и стоили уйму денег. Хозяин вернулся поразительно быстро, но успел умыться, побриться и надеть чистые бомбачас, ботинки и рубашку.

– Теперь я могу принять вас как следует,– улыбаясь, сказал он, когда прислуга-индеанка внесла в комнату поднос с кофе.– Чем я могу быть вам полезен?

Я объяснил, что у меня есть собственный зоосад на Чэннел Айлз и что я приехал в Аргентину собирать для него животных. Это его очень заинтересовало. Оказалось, что совсем до недавнего времени у него было несколько ручных животных, которыми забавлялись его дети, но так как животные подросли и стали небезопасны, то он отослал их в зоопарк в Буэнос-Айрес. Это случилось всего за три дня до моего приезда в Жужуй, так что можно представить себе, как я расстроился.

– У меня было два нанду,– сказал он с улыбкой, увидев мрачное выражение моего лица,– майконг, оцелот и пекари. Я очень сожалею, что отослал их. Если бы я знал, что вы приедете...

– Ничего,– сказал я.– Но если вы что-нибудь достанете в течение ближайших десяти дней, пошлите за мной в Калилегуа или напишите, и я приеду.

– Конечно,– сказал он,– с превеликим удовольствием.

Он налил мне кофе, и мы переменили тему разговора. У него были самые безукоризненные манеры и вид человека, который привык не только свободно располагать деньгами, но и занимать высокие посты. Он все больше и больше удивлял меня, но у него были слишком хорошие манеры, чтобы говорить о самом себе, и поэтому он старался выбирать для разговора такие темы, которые, как ему казалось, меня интересовали. Воспользовавшись затишьем в разговоре, я спросил его:

– Простите меня, но я все время смотрю с восхищением на ваши подсвечники. Они очень красивые. Я никогда раньше не видал таких.

Лицо его радостно вспыхнуло.