Земля шорохов

Чтобы сберечь наш быстро уменьшающийся запас денег, двое наших буэнос-айресских друзей предложили мне и Софи жить в их квартирах и не тратиться на гостиницу. Софи уютно устроилась в квартире Блонди Мейтланд-Хэрриот, а я занимал раскладушку в квартире Дэйвида Джонса. В тот момент, когда я обнаружил, что Хуанита больна, Дэйвид был со мной. Я завернул свинку в свое пальто и стал лихорадочно думать, как быть дальше. Хуаните необходимо тепло. Но огромный жестяной склад мне не обогреть, даже если я разожгу костер величиной с Большой Лондонский пожар. В квартире Блонди один мой больной попугай уже перецарапал клювом обои, и я чувствовал, что заведу наши дружеские отношения слишком далеко, если попрошу хозяйку приютить в ее. красиво отделанной квартире еще и свинью. Дэйвид бегом вернулся от лендровера, неся одеяло, чтобы завернуть свинку. В руке он сжимал бутылку с остатками бренди.

– Это ей не вредно? – спросил он, пока я заворачивал Хуаниту в одеяло.

– Нет, это великолепно. Слушай, вскипяти, пожалуйста, на спиртовке немного молока и влей в него чайную ложку бренди.

Пока Дэйвид делал это, Хуанита, почти утонувшая в своем коконе из одеяла и пальто, тревожно кашляла. Наконец молоко с бренди было готово, и мне с большим трудом удалось влить Хуаните в горлышко две ложки этой смеси. Свинка была почти без сознания.

– Что бы нам еще такое сделать,– сказал Дэйвид: он тоже очень любил маленькую свинку.

– Ей нужна огромная инъекция пенициллина, много тепла и свежего воздуха.

Я с надеждой взглянул на него.

– Возьмем ее домой,– ответил он на мою безмолвную просьбу. Мы не стали терять времени. Лендровер мчался по блестевшим от дождя улицам с такой скоростью, что мы просто чудом добрались до дому целыми и невредимыми. Я поспешил с Хуанитой наверх, а Дэйвид помчался к Блонди. Там у Софи в аптечке были пенициллин и шприцы.

Я положил уже окончательно потерявшую сознание Хуаниту на диван, открыл все окна, которые можно было открыть, не создавая сквозняков, и в дополнение к центральному отоплению включил еще электрический рефлектор. Дэйвид вернулся невероятно быстро, еще быстрее мы прокипятили шприц, и я сделал Хуаните самую большую инъекцию, на какую только осмелился. Это должно было либо убить ее, либо поставить на ноги. Мне никогда не приходилось лечить пенициллином ни одного пекари, но я знал, что эти животные не всегда хорошо переносят пенициллин. Потом целый час мы сидели и наблюдали за свинкой. В конце концов я убедил себя в том, что Хуанита стала дышать лучше. Но она по-прежнему была без сознания, и я знал, что поправляться она будет долго.

– Послушай,– сказал Дэйвид, когда я прослушивал грудь Хуаниты в тысячу четырехсотый раз,– разве мы ей помогаем, так вот сидя возле нее?

– Нет,– неохотно ответил я,– я не думаю, чтобы в ближайшие три-четыре часа произошли какие-либо изменения. Но сейчас ей лучше. Думаю, ей помог бренди.

– Ну,– деловито произнес Дэйвид,– тогда пойдем и немного поедим у Олли. Не знаю, как ты, а я голоден. У нас уйдет на это не более сорока пяти минут.

– Ладно,– неохотно сказал я,– пожалуй, ты прав.

Убедившись, что Хуаните будет удобно и рефлектор не подожжет одеяло, мы поехали в бар Олли на улицу Мэйо, 25. На этой улице выстроились маленькие заведения с такими, например, восхитительными названиями: "Мое желание", "Дом грустных красавиц", "Ужасы Джо".

На такой улице не увидишь респектабельных людей, но я уже давно перестал заботиться о респектабельности. Мы уже посетили большинство этих маленьких, полутемных, прокуренных баров, где за колоссальную цену пили крошечные порции спиртного и наблюдали, как "хозяйки" занимаются своим древним ремеслом. Но больше всего нам нравился "Мюзик бар" Олли, и в него мы заходили всегда. Тому было много причин. Во-первых, нас привлекали сам Олли, с лицом, сморщенным, как скорлупа грецкого ореха, и его милая жена. Во-вторых, Олли не только наливал в стаканы по справедливости, но и сам частенько выпивал с нами. В-третьих, у него было светло, и вы хоть могли видеть лица своих собутыльников; в других барах, чтобы разглядеть что-нибудь, пришлось бы превратиться в летучую мышь или сову. В-четвертых, "хозяйкам" здесь не разрешалось все время приставать к посетителям с просьбами заказать им чего-нибудь выпить, и в-пятых, здесь были музыканты – брат и сестра, которые прелестно играли на гитарах и пели. И, наконец, последнее и, быть может, самое важное – я видел, как "хозяйки", закончив вечернюю работу, целовали на прощание Олли и его жену так нежно, словно это были их родители.