Земля святого Николая

Где-то на дворе залаяли собаки – предоставили повод отвести взгляд в окно. Крестьянские ребятишки, одетые в холстинки, мальчишка и девчонка, босиком, тащили из лесу корзину с черникой для праздничного стола.

– Ни в кого я не влюблена…

– О ком же страдает сестрица? – Владимир заглядывал ей в лицо. – Попробую угадать… Константин Добровский?

– Вовсе нет.

– Тогда, быть может, Матвей Бакшеев? – его лукавые глаза прищурились.

– Ну что ты, Володя! Конечно же нет!

– Ах… Ну как же я не догадался?.. Граф Будрейский!

– Тише!

– Я прав? Да? Да-а-а!..

– Володя, не говори такого! Как я могу любить?.. Не думай!

– Кстати. Мне удалось раздобыть в Петербурге.., – Владимир загадочно улыбнулся и, как фокусник, достал из кармана полосатых панталон книжку в мягком сером переплёте. Сборник стихов Арсения Будрейского! Евдокия потянулась за книгой – но рука брата взмыла над её головой.

– Володя!..

Сборник юркнул к нему за спину.

– Володя, прошу тебя, отдай мне!.. Володя! Ради Бога…

– Сперва скажи мне. Ты влюблена в Будрейского?

– А ежели я скажу, что да, ты отдашь мне книжку?

Серый переплёт водворился к ней в руки. На нём чернели тиснёные буквы: фамилия автора и название сборника «Curriculum vitae»12.

– Сестрица! Quelle tuile!13 Вы выходите замуж и влюблены в другого! – воскликнул Владимир голосом придворного шута. И получил сборником по плечу.

За окном скрипнула дверь господской бани. Лязгнуло медное ведро, вода всплеснулась.

Едва шаги брата утихли в коридоре, Евдокия подошла к окну, открыла страницу наугад. Тёплый луч летнего полдня высветлил древесные шероховатости бумаги. И мягкий голос Арсения зазвучал в рифмованных строчках:

Я тебя не забуду, прости,

Если что-то случится в дороге,

Ты меня не забудешь, но жди

У ворот одинокие дроги.

Ухожу в мир роскошных затей,

Чтобы стать навсегда одиноким,

Может быть, из безумных идей

Верен буду я очень немногим.

Может быть, долгожданный закат

Омрачится несносной печалью, –

Не гаси ни одной из лампад

И не прячься под черной вуалью.

Я храню поцелуй на щеке,

Не забудешь ты взгляд мой прощальный,

И в именье родном, вдалеке,

Ты не будешь такою печальной.

Евдокия опустилась на колени рядом со своей кушеткой, прислонилась к белой колонне и положила книгу перед собой. Закрыла лицо руками, надавила на веки бугорками ладоней – и в узорах темноты проявилось его лицо. Страшно затрепетало сердце. Почему? «Под чёрной вуалью…» Это о женщине. «Поцелуй на щеке…» «Я тебя не забуду…» Не забуду… «Глупая я глупая – не о том надо думать! – Евдокия потёрла щёки, изгоняя жар. – «Из безумных идей верен буду…» Верен… Эти стихи о силе духа и… печали. Чьей печали?..»

Печаль, одинокие дроги…

Дедушка!..

Она закусила губу до слёз – и швырнула книгу об пол. «Дедушка-а, прости-и!»

Поплакала – стало легче. Книга так и лежала на полу под ножкой канделябра. Одиноко. Одинокие – дроги…

Ухожу в мир роскошных затей,

Чтобы стать навсегда одиноким…

Навсегда – одиноким…

Боже, да чем же он виноват? Евдокия подползла к книге, подняла. Прижала к груди – и прошептала ей «прости».

Глава VI

В день Святой Ольги в гостиной дома Превернинских всё утро возились слуги.

– Палашка, не скобли диваном! – кричал дворовый Никитка. – Паркет поцарапаешь! Чё те говорю – выше подымай!

– Дык, тижало ведь!..

Кухарка Степанида ругала девок-помощниц на кухне. Пахло взбитой сладкой сметаной, дрожжами, рассолом и чем-то подгорелым.

К вечеру в зале образовался длинный стол под розовой скатертью; и стулья, стулья, стулья…

– Позвольте к вам, папенька, – Евдокия стояла на пороге родительской комнаты. В белом шёлковом платье, вышитом цветами по подолу. С бантом из тёмных волос на макушке и маргаритками в кудрях над висками.

– Что тебе, Дуня? – Фёдор Николаевич душил седые виски из зелёного гранёного флакончика перед настенным зеркалом.

– Я хотела просить вас, папенька. Не говорите никому покамест о моей помолвке. И скажите о том Сергею Павловичу.

Запахло фиалковым спиртом. Фёдор Николаевич взглянул в окно:

– Вот и Дрёмин приехал… Так поди и попроси сама своего будущего мужа.

– Я… боюсь обращаться к нему…

– Боишься? Это хорошо. Покорной женой будешь. Как твоя маменька. Когда так, скажу сам.

Дрёмин приехал первым из гостей – в парадном кавалергардском вицмундире красного цвета с чёрными бархатными воротниками и обшлагами.

Дом наполнялся. Экипажи подъезжали и подъезжали к воротам. И, наконец, в зале появилась Ольга. Пепельно-белые локоны гроздьями падали ей на виски из-под золотого очелья. Она надела самое дорогое платье, привезённое Заряницкими ей из Парижа прошлой осенью: белое с персиковым отливом, со шнуровкой на лифе в виде буквы V, с валиком по подолу и атласным пояском чуть выше талии.

Любовь Алексеевна подарила имениннице колье с жемчужной каплей-подвеской. Оно подошло к Ольгиным длинным серьгам и тут же перед зеркалом у окна украсило её декольте.

Она обернулась на дверь – и протянула руки навстречу…