Земля святого Николая

Десертные ложки черпали мёд и варенье, ягодный сироп блестел на кусках пирога. Из фарфоровых чашек поднимался пар. И под плеск мятных струек из самовара, под писк птенцов в зелени клёнов и яблонь, под собственное неумолкаемое щебетание, с дерева на дерево порхали мухоловки.

Трава зашумела от военного шага – и серебро зелёного мундира блеснуло из-за яблони. Фёдор Николаевич оглянулся на каменную дорожку:

– Князь Сергей Павлович! Милости просим!

Дрёмин убрал с пояса шпагу, подвинул свободный стул и сел рядом с Евдокией.

– Прошу вас, mon ami, – изящная рука княгини с золотым браслетом подала ему наполненную чашку на блюдце.

– Что Владимир не приехал с вами? – спросил Фёдор Николаевич.

– Мы с Владимиром Фёдоровичем благополучно доехали до Петербурга, а после я не имел чести с ним свидеться.

– Угощайтесь, прошу вас. Смородина наша сладкая, – Мария Аркадьевна подвинула к гостю самую большую фарфоровую вазу на столе – с переплетёнными буквами Ф и М. Подарок на день её венчания с Фёдором Николаевичем.

Дрёмин взял двумя пальцами черешок и взглянул на Евдокию. Она молчала, глядя в свою чашку.

За чайной беседой он присматривался к ней. Острые уголки глаз делали её взгляд то радостным, если она улыбалась; то печальным; а когда она поднимала чёрные брови – становилась похожей на испуганную белочку. Как полагается жениху, следовало пригласить её прогуляться по саду. Познакомиться en t^ete-`a-t^ete11. Дрёмин ждал ответа в её взгляде: желает ли она этого. Но Евдокия смотрела на самовар, на вазу, на скатерть – лишь бы не на него. «Смущена, – думал кавалергард. – У этой девушки будто три лица, и каждому из них веришь. Она правдиво улыбается, печалится, боится. Где в ней настоящее?»

– Папенька, – Ольга поводила глазами, взглянула из-под ресниц, улыбнулась. – Если Евдокия выйдет замуж – стало быть, она последнее лето с нами. Скоро мои именины. Не могли бы мы устроить праздник? Я так мечтаю о бале…

Ну? Смог бы Фёдор Николаевич отказать своему продолжению, своей копии – как он полагал; отражению своего рода в цвете глаз и детским ямочкам на румяных, как у всех Превернинских, щеках? Да ещё и при госте из Петербурга, где всякий аристократ сквозь пальцы смотрит на долги.

– Если вы пожелаете дать бал, – вмешался Дрёмин, – я готов сделать подарок для Ольги Фёдоровны – пригласить музыкантов.

«Глупышка провинциальная, – подумал он тогда. – Какая будущность ей тут уготована, в захолустье? Пусть бедняжка порадуется хоть разок в жизни…»

Ягодные губы Ольги раскрылись в улыбке. Фёдор Николаевич двинул бровями:

– Ну, что ж… Бал так бал.

– Благодарю вас, пап'a! – она погладила руку отца, подняла ласковые глаза. – И вас, Сергей Павлович.

***

На следующий день, когда Ольга в кабинете отца составляла список приглашённых на свои именины, приехал из Петербурга Владимир. Вошёл в кабинет по-кошачьи, уже без фрака. Заглянул в её записи.

– Так вот куда уходят наши деньги – а виноват всегда я!

Она подняла голову:

– А вы, любезный братец, должно быть, пришли сюда «по важному делу»!

– На сей раз вы не угадали, милая сестрица! – Владимир поцеловал румяную щёчку. – Поздороваемся сперва, давно не виделись.

– Володя, ты меня сбиваешь. Я могу забыть кого-нибудь.

– Тогда я зайду к вам позже. Простите за беспокойство, княжна! – он раскланялся и покинул кабинет.

Дом пронизывала послеобеденная тишина. Мария Аркадьевна отдыхала в спальне, Фёдор Николаевич уехал осматривать земли и проверять сенокосы, даже Игнатьич-бездельник куда-то запропастился. Ах, да, Владимир сам же отправил его с порога с баню воды согреть – в карете ужарился пуще верчёного поросёнка. Выходит, зря побранил дядьку.

– Володя! – Евдокия выскочила из своей комнаты. – Как я рада, что ты приехал! Я ждала тебя.

Она утянула брата за руку к себе в спальню и затворила дверь.

– А я уж право подумал, что в этом доме никому до меня нет нужды.

От зноя, застоялого в бумажных палевых обоях, таяли гашёные восковые свечи в канделябрах. Мрачноватый цвет для комнаты барышни… И как сестрице не надоело так жить?

Зато в растворённое окно с отодвинутой шторой тянуло ароматом горячего варенья. Под карнизом в цветах жужжали мухи, а зелёная пейзажная перспектива окрасилась летней пыльной дымкой.

– Скажи, Володя, почему ты не хочешь жениться?

– Я люблю мою свободу – вот и не женюсь.

– И даже на Натали?

У Владимира дрогнули ресницы.

– Натали ничуть не важнее других, – он сжал губы. – Но к чему ты затеяла этот разговор?

Евдокия приблизилась к груди брата, положила руки на его расстёгнутый пикейный жилет и заглянула в глаза:

– Володя, прошу тебя, поговори с папенькой. Я не хочу замуж. Ты должен меня понять, ежели сам не хочешь жениться.

– Боже, Дуня! Да папеньку удар хватит, когда он услышит об этом ещё и от тебя!

– Володя, я не хочу выходить замуж, не хочу расставаться с Превернином, не хочу жить в Петербурге, к тому же… к тому же, мне кажется, что я не люблю Сергея Павловича…

– Кажется? Или не любишь?

– Не люблю! – она отошла к окну.

– А ну, посмотри на меня, – Владимир повернул сестру за хрупкие плечи. – Ты влюблена в другого?

Она молчала.

– Кто он?