Земля Святого Витта

Бывший Тюриков прибрал к рукам просторную гостиную во флигеле Черепегина, и заложил в ней для своего Колобкова Упования радельню. «Я от Кавеля ушел, но я до Кавеля дошел!» шептал он нынче, входя в нее и тяжело бухаясь на пол перед обширным вращающимся кругом, напоминавшим что-то вроде арены с бегающими по краю превеселыми колобками: серебряными, ручного литья. Не до конца осознавая, что именно он творит, уйдя от торговли с киммерийцами, Борис превратился в законченного кавелита — более того, он изобрел свой собственный толк ожидания Начала Света. Он-то знал, что таких молясин, как у него получилась, даже в Киммерионе никто не делает. Поэтому в правоте своего толка никаких сомнений он не имел. Да к тому же младшие его, сводные братья-близнецы Черепегины, похожи были друг на друга как два бильярдных шара. Впрочем, как два очень пьяных шара. По приказу Бориса они впрягались в лямки невиданной молясины — и начинали бег по кругу, строго соблюдая между собой половинную дистанцию окружности. Борис начинал гудеть низким басом: «Я от Кавеля ушел…», а близнецы присоединялись хриплыми, пропитыми дискантами. Старший Черепегин тоже подпевал. Дунстан только посматривал из угла. Чтоб люди такой дурью маялись — он раньше не видел. Бобры — другое дело.

Борис в озарении, пришедшем к нему в «Кандибобере» одной вспышкой, понял: учение, которое он принесет миру, будет бессмертно — ибо сам он, тогда еще Тюриков, смертен. Лишь идея, которая переживет своего смертного создателя, достойна бессмертия. Дуля Колобок заботился о спасении своей души, о ее уютном бессмертии — и поэтому оброненная им искра Истины так и осталась всего лишь искрой. Столетия протлев в немудрящей песенке — а больше от Колобка ничего достоверного не осталось — та же искра зажгла в уме Бориса мысль подарить миру огонь «Колобкового упования». То, что у Черепегина оказались одинаковые дети (чем не Кавели), осознал Борис как дополнительное знамение, окончательное подтверждение мысли: «Я от Кавеля ушел, но я до Кавеля дошел!» Ну, а сложить идею двух бильярдных шаров-колобков с идеей Всеобъемлющей Молясины было уж совсем просто.

Когда-то случилось отстоять Борису полную службу в епископальном соборе Лукерьи Киммерийской, вот тогда и врезались ему в память неведомо по какому поводу произнесенные слова архимандрита: «Доказательства не нужны, если есть вера». Борис обрел веру в свою правоту. Поэтому все доказательства истинности своей веры лично для себя посчитал лишними: у кого веры нет, тот пусть отслеживает факты. А фактов полным-полно: и то, что на Щуку набрел именно тот, кто не торговал молясинами, и то, что лишь истратив все желания до конца, Борис получил все желаемое (и духовное озарение в придачу), словом, все, вплоть до дивно звучащего название новопросиявшего в своей святости города Богозаводска. Но в мыслях Бориса это все никакого места не занимало. Его волновало то, что побегав полдня, близнецы с ног валились. И голос у них пропадал. А рычаги и оси в молясине слишком часто ломались, лямки — рвались. Для укрепления молясины, как знал Борис, нужна чертова жила, а ее тайным образом производил лишь один кустарь под Арясиным. Связи у Бориса в тех краях были, но сунуться туда лично он пока не рисковал. Он знал, что кустарь жилу эту продает не всем, и есть опасность прийти к кустарю за товаром, а назад не придти вовсе. Или в таком виде прийти, что станет тебе не до жилы.

Набирать в свой корабль новых мореходов Борис не торопился. Истина приверженцев не ищет, они сами к ней придут. В средствах он тоже стеснен не был; и жизненную цель, и средства к ее достижению он теперь обрел. Получалось, что более других его заботит мелкий на первый взгляд пункт: прочность колобковой молясины. В вечерних медитациях обкатывал Борис этот вопрос и так, и эдак, и получалось все одно: правдами ли, неправдами, но нужно было достать хотя бы два аршина чертовой жилы. Дабы первая, начальная богозаводская молясина не ломалась в ближайшие годы.