Земля в иллюминаторе (СИ)

Сначала Хинта попал в отделение лазерной пластики. Там были зеркала, и он увидел себя. На коже, везде, где ее обжег тендра-газ, появился узор из округлых звездочек зажившей ткани. Эти звездочки выбрасывали друг к другу ложноножки и сцеплялись ими, образуя сеть уродливых рубцов. Между рубцами все еще было мокрое, убитое мясо, покрытое смесью из мазей. Цель лазерной пластики как раз и была в том, чтобы разгладить рубцы. Сорок минут Хинта лежал и наблюдал сквозь темные очки лазерное шоу, которое разворачивалось вдоль его собственного тела. Неощутимые, тонкие, как волос, зеленые лучи бегали туда и сюда, сжигая черные струпья, правя, выравнивая то, что не могла исправить природа.

Следующие сорок минут длилась процедура по нанозаживлению — она восстанавливала кожу и от ран, оставленных тендра-газом, и от ранок, нанесенных лазерным скальпелем. Хинта лежал в шипящей пене и ощущал, как все его тело мучительно чешется. Выдержать это было почти невозможно. Он бы не устоял и почесался, но медики заблаговременно предусмотрели ремни для крепления рук пациентов. Нано было пыткой, и когда оно закончилось, Хинта ощущал себя, как после пытки. Но при этом он удивленно заметил, что часть его кожи начала выглядеть бледно-розовой и здоровой — как шрам, которому уже много лет.

После нано, лежа в теплой жировой ванне, Хинта ощутил блаженство. Ванна походила на спасательную капсулу: здесь тело тоже тонуло в какой-то полупрозрачной тягучей жиже. Медики сказали, что для максимизации эффекта мальчик должен эту жижу по себе размазывать. И Хинта послушно вертелся, массировал живот, грудь, голову, гладил самого себя, ощущая, как целебная слизь продавливается между пальцев.

Через сорок минут его переместили в отделение стволовой регенерации. Там он впервые не лежал, а сидел. Его голова была в захватах, а четыре крошечных роборуки с невероятной скоростью вбивали крошечные уколы ему под кожу. Особенно болезненной оказалась стволовая татуировка бровей. Это тоже было пыткой — но после нано Хинта уже не жаловался. Он думал о том, что в каждой из этих иголочек сидит зародыш его нового волоса.

Когда процедуры закончились, наступило время приемных часов. Пришли родители. Хинта тревожно наблюдал за отцом. Тот выглядел так, будто снова пил, но держался лучше, чем вчера. Все избегали по-настоящему больных тем, и разговор шел главным образом о хозяйстве, о том, что теплиц у них больше не будет — если только не случится чудо и им не выдадут кредит на приобретение нового купола. Все напряженно ждали, что придет мать Тави, но она не появилась, и Тави был почти счастлив. В самом конце Лика предприняла осторожную попытку пообщаться с Иварой. Тот дружелюбно отвечал на ее вопросы, она кивала, но вид у нее был такой, словно она не верит ни одному его слову и все еще не знает, кто он.

Когда родители ушли, вернулся медик и сказал, что всем после таких происшествий положена консультация с психологом для ранней диагностики посттравматического стресса. После чего Ивара уехал, а Хинта использовал этот шанс, чтобы, наконец, поговорить с Тави о болезни учителя.

Поздно вечером, когда его друзья дремали, Хинта осторожно соскользнул с койки, постоял на дрожащих от слабости ногах, убедился в своих силах, дошел до постели брата и тихо лег рядом. Больничные койки были широкими, а тело Ашайты — таким маленьким, что для Хинты осталось много свободного места. Он боялся, что случайно выдернет один из проводков, которыми голова и руки младшего были подсоединены к медицинским приборам, но даже ничего не задел. Он лежал долго, потом решился прикоснуться к Ашайте. Кожа у того оказалось удивительно теплой — не горячей, как у больного, но и не просто теплой, как у здорового человека. Нет, в ней было другое, странное тепло. Оно согрело и высушило руку Хинты, как греет и сушит живой огонь — будто он постоял вблизи от одного из природных газовых факелов в погребальной пещере.

— Если ты читаешь мысли, — подумал для брата Хинта, — то ты знаешь, что я здесь. И неважно, что ты в коме.