Земля в иллюминаторе (СИ)

— Я все видел, — ответил тот. — Инка восстановила ваши терминалы. Ты сможешь дать интервью?

— Нет.

— «Нет» в смысле «позже»? Потому что ты еще не окреп?

— Да, я еще не окреп. Но дело не в этом. — До этого Ивара говорил с деловым напором, даже с радостью, но тут его голос дрогнул, в нем зазвучала какая-то новая, тревожная нота. — Я не могу дать интервью, потому что не знаю ответов на половину тех вопросов, которые мне могут задать. Спасибо за те вещи, что ты мне прислал. Я смотрел новости, думал и проверял, связался с несколькими людьми… Моя жизнь больше не сходится в единую картину. Из нее пропало несколько лет. Я чего-то не помню; со мной что-то случилось. Теперь это ясно.

— Но как? Что пропало?

— Два или три года. В Шарту я был самим собой. Я помню все те месяцы, которые я там жил и работал. Еще я помню, как поехал в Шарту. Помню последнюю квартиру, которую снял до Шарту, где жил под чужим именем, помню планы, сборы, помню, как готовился к поездке. То есть, я помню последние полгода, в лучшем случае, девять месяцев. Но до этого… пустота.

— Твоя болезнь?

— Моя болезнь заставляет меня забывать о еде, я теряю маленькие нужные вещи, и прочее, и прочее. Это не она. Это что-то другое.

— И ты заметил этот провал только сейчас? — спросил Хинта.

— Странно, но да. Я искал погибших друзей, искал ковчег. Вокруг двух этих линий выстроилось все внимание, которое я проявлял к жизни, и мне казалось, что все сходится, сходится в единую надежную картину. Я был самим собой, был в должной мере уверен, кто я и чем я занят. А теперь время моей жизни распалось.

— Но что изменилось? — спросил Тави. — Как ты это заметил?

— Я никогда не занимался исследованиями в колумбарии Литтаплампа. А в новостях прочел, что это было.

Хинта вдруг ощутил легкий озноб и холод нереальности — эти неприятные ощущения становились навязчивыми, словно все вокруг с каждым часом распадалось. Светило солнце, комната сверкала чистотой, приборы тихо отсчитывали свои показания. Но здесь, как и внизу, в пещерах, все было сдвинуто и нарушено, и призраки прятались за лучами солнца.

— Даже я помню, как ты это делал, — сказал Лива.

— Подожди. Вот что я помню. Мы с тобой в последний раз встретились в твоем загородном доме в Турша, когда отмечали два года с исчезновения Амики и остальных. Грустный день. Кроме нас, там были в основном скорбящие женщины — Инка, Палари и…

— Нет, — возразил Лива, — мы встречались с тобой на конференции в Кафтале, через несколько месяцев после того дня, о котором ты сейчас говоришь. Ты выглядел просветленным. Я начал верить, что ты найдешь в себе новые силы жить, оставишь свои поиски. В те дни твоя жизнь казалась мне слишком ужасной, и я хотел спасти человека, если нельзя было спасти ученого.

Ивара улыбнулся.

— Глупо было на такое надеяться, — мягко сказал он. — Я бы никогда не оставил эти поиски.

— Потом ты пропал, перестал выходить на связь. Мы с Инкой ездили к тебе на квартиру. Там была эта женщина, как ее…

— Сула?

— Да, кажется, она. Та, которая бесплатно за тобой ухаживала, пока ты готовил ее сына к экзаменам.

— Ее я хорошо помню. Но мое общение с ней началось задолго до провала.

— Она сказала, что ты уехал, и посоветовала нам тебя не искать. Это был очень странный разговор. Она вела себя немного безумно и была будто убита горем. Еще она сказала, что ты отдал ей свою квартиру. Мы не поверили, но она показала дарственную и другие документы.

— Вот. Где-то здесь точка обрыва. Я помню, что хотел так сделать, если буду уезжать навсегда. Но я не помню, как сделал это, не помню, как прощался с ней или составлял документы. И конференцию я тоже не помню.

— И ты не видел, как вышла твоя последняя книга? Та, в предисловии к которой ты был упомянут как пропавший без вести, как мертвец?

— Не помню. А ведь это невозможно. Где бы я ни прятался, я бы узнал о выходе собственной книги. Я могу представить ситуацию, в которой я бы продолжал после этого скрываться и не отправил никому ни весточки. Но даже если все так и было, то почему я не помню это время? Почему не помню этих решений? Почему не помню свою книгу?

— Я не знаю.

— Я не дам интервью, — твердо повторил Ивара. — Я не могу отвечать на вопросы, если упустил так много. Квандра не должен знать, что в моей биографии для меня самого потеряны годы. Там могло быть что угодно, и там точно было что-то очень важное, потому что в моей жизни еще не было неважных времен. Я тогда что-то нашел, что-то узнал, с кем-то говорил.

— Какая-то травма могла привести к такой потере памяти.

— Да, но у меня не было ни одной серьезной травмы головы. Я уже проверил эту версию. Мне сделали кучу снимков, составили трехмерный макет мозга. Я здоров, даже слишком здоров для человека моих лет. Хару — мой единственный хронический недуг.

В дверь постучали.

— Да, — разрешил Лива. Появилась голова охранника.

— Наше прибытие появилось в сети. Через четверть часа толпа журналистов станет в два раза больше. Мы не могли бы…

— Подожди, — оборвал его Лива. Охранник исчез.

— Нет, — сказал Ивара, — он прав. Нет смысла продолжать этот разговор здесь. Давай поедем к тебе.