Земля в иллюминаторе (СИ)

— Она приезжала в его дом вместе с нами, потому что мы были нужны ей как прикрытие. Мы должны были играть с его детьми, пока она проводила с ним время в покоях на втором этаже. Его дети были старше, и они ненавидели нас. Но у них, как и у нас с тобой, не было выбора, и мы вчетвером играли вместе. В доме был музей. Там играть нам не разрешалось, но, вопреки запрету, мы иногда приходили туда, пока никто за нами не следил. Я, если нам удавалось пробраться в музей, садился за терминал и читал старые сказки, которые можно было найти только там. А ты, поскольку был старше, защищал меня от детей Нилтава и брал на себя все пари, которые они выставляли против нас двоих. Помещение музея было двухэтажным. Ты полез по перилам второго этажа, упал вниз, пробил витрину и напоролся на стенд со старинными ледорубами.

— Да, все так и было, — сказал Квандра. — Мне было очень больно, но я никак не мог потерять сознание. Я лежал там, насаженный на древние острия, чувствовал их у себя в груди и в животе. Мне казалось, что моя голова расколота. Все вокруг было в моей крови. Я стонал, кричал. Слуги вызвали медиков, но тех все не было. И нашей матери все не было, хотя она не могла не слышать этих криков, разносившихся на весь дом. И тогда ты стал читать мне сказку — сказку про строительство Экватора и про Аджелика Рахна, которые помогли это строительство закончить, и про безумного ученого Джаджифу Гугайру, у которого был больной сын.

Хинта бросил испуганный взгляд на Ивару, но тот был совершенно спокоен — ни одна черточка не дрогнула в его лице.

— Да, я читал тебе эту сказку. И сам тогда впервые ее читал. И ты начал бредить; сквозь стоны ты звал золотого человечка, чтобы тот спас тебя, как он спасал того больного мальчика из сказки. Но потом я дочитал до места, где мальчик умер. И я начал плакать, а ты попросил, чтобы я все равно дочитал конец. И я прочитал место, где люди механического народца прощаются с Джаджифой и говорят, что будут искать средство победить смерть. Тогда появилась наша мать — не знаю, сколько минут она стояла наверху и слушала все это, пока всполошившиеся слуги пытались остановить твою кровь, а я читал тебе сказку. И она сказала, что смерть побеждается лишь тогда, когда жизнь обретает смысл.

— И добавила, что такое ничтожество, как я, — закончил Квандра, — может умереть в любой момент именно потому, что моя жизнь никогда не обретет смысла. В одном ей нельзя было отказать — она умела подобрать меткое словцо.

Над столом повисло молчание. Казалось, абсолютно все здесь чувствуют смущение, кроме двух братьев, занятых страшными воспоминаниями детства.

— Это был один из худших поступков за всю ее ужасную и полную преступлений жизнь — оскорблять и ломать тебя словами в минуту, когда ты действительно мог умереть. Должно быть, она ненавидела тебя, потому что твой отец не принес ей ни новых денег, ни нового статуса. Он сам оказался авантюристом — таким же, как она, только менее удачливым.

— Или своими воплями я просто сорвал ее адюльтер, да к тому же облил кровью драгоценные экспонаты ее ухажера. А сама она была под действием наркотиков и видела в своих планах больше смысла, чем в моей жизни. — Впервые за этот разговор на губах Квандры появилось некое подобие улыбки. — Все наше детство мы с тобой не были равны: дети одной матери, но слишком разных отцов. Она избавилась от них, и мы слишком рано получили на себя все их долги и почести. Слуги слушались только тебя. Пути были открыты только перед тобой. И даже когда она умерла, это тянулось за нами. В Дадра, будучи старше тебя по возрасту, я был ниже по положению. Ты мог создать наш клуб, а мне до поры было дано лишь следовать за тобой, оставаясь в твоей тени. В отличие от матери, ты всегда был ко мне справедлив, поддерживал меня, давал мне возможности, которых я заслуживал. Ты не забывал, что я старше, ты видел между нами разницу. Плохо, когда младший брат защищает старшего, а не наоборот. Только мать в те годы могла бы это изменить, только она могла сделать нас равными. Но она никогда этого не хотела, никогда не дарила мне ничего, кроме унижений и обид. И все же, она оставила мне наследство, хотя это и не входило в ее планы. И я сейчас имею в виду не «Джиликон Сомос» — я имею в виду это зерно мудрости, эту ее фразу, которой она сама, должно быть, не придала тогда особого значения. Смерть побеждается лишь тогда, когда жизнь обретает смысл. Я навсегда это запомнил и навсегда соединил с той чудесной сказкой. Что толку побеждать смерть, если жизнь остается просто биологическим процессом? Нет, жизнь — она, словно драгоценный камень, нуждается в огранке. Необходимо удалить все слабое, сточить все трещинки, вкрапления, дефекты. И тогда останется сияющий острыми гранями кристалл. Свет, играющий в этом кристалле, и будет смыслом, ради которого все затевалось. Но свет не преломляется в лишенных огранки камнях.

Ивара медленно кивнул.

— Неужели ты согласен?