Земля в иллюминаторе (СИ)

— Нет. Трава мягкая и густая, стебли тебя поддержат. Это как падать на поле фрата — подушка между тобой и поверхностью земли. Но здесь это можно делать без скафандра.

Однако никто из них не решился упасть: они лишь тихо опустились в траву, примяли ее руками и коленями, поставили подносы между собой.

— Да, — откидываясь на спину, зачаровано прошептал Тави. Хинта повернул голову и увидел маленький, невзрачный белый цветок какого-то ползучего растения, сумевшего проплести свои веточки между стеблями злаков. Теперь этот цветок был над ухом Тави. А наверху было небо — совсем близко: убери стекло, и вся эта трава, все эти джунгли сгорят, будут убиты ядом.

— Ну, вот и закончилось наше время, — серьезно сказал Ивара. — Я рад, что мы здесь. Рад, что конец нашего времени наступает именно здесь. Теперь мы должны решить, что делаем дальше. Наше решение обозначит конец эпохи. Если мы потерпим поражение, это станет лишь концом времени наших собственных жизней. Но если мы победим, это будет концом всей эпохи после Великой Войны, всей эпохи после оттепели, начиная с первого Дня Жизни.

Он сидел, вытянув ноги, упираясь спиной и плечом в стекло купола. Солнечный свет падал на половину его лица, но Ивара почти не щурился, словно он сжился с солнцем, сам стал частью его лучей. В его чертах проступило что-то величественное, какой-то запредельный покой абсолютной решимости. Хинта подумал, что вот теперь он выглядит как победитель, как человек, который четверть часа назад выиграл битву.

А потом Тави тихо запустил руку в карман, достал компас, раскрыл футляр и протянул сверкающую вещь Иваре. Тот молча взял предмет, перевернул, посмотрел на чеканную тыльную сторону золотого корпуса.

— Вы ведь отдали его?

Хинта почувствовал призраков. Они подходили ближе — спускались от солнца, ложились тенями, обдували ветром.

— Это тот самый компас? — спросил Тави.

— Да, но… — На лице Ивары отразилось удивление. Он снова посмотрел на компас, взвесил его на ладони, робко провел пальцами по золотой огранке, потом зачарованно оглянулся вокруг. — Да, это тот самый компас. Но он изменился. Я что-то чувствую; это невозможно описать. Словно эта вещь проснулась. Она никогда не была такой. Мы брали ее в руки, но она молчала. А теперь она говорит.

У Хинты пересохло во рту.

— Твой компас был настоящим компасом Тайрика Ладиджи? Первой репликой?

— Да.

— Мы отдали его, — сказал Тави, — мальчику, которого звали Двана. Он положил компас в одну из дарохранительниц своих погибших родителей. Потом, когда после землетрясения мы были в колумбарии Шарту, мы видели там сотни разрушенных погребений. Но погребения родителей Дваны были целы. Мы предположили, что это компас уберег их. Думаю, тогда он все еще лежал там.

— Да, я помню, — кивнул Ивара, — помню, как вы двое туда зашли.

Призраки подходили все ближе, незримые, неосязаемые, вставая между травинкой и травинкой, превращаясь в сонм; их лица были в переливах стекол и в облаках на небе, их беззвучное пение наполняло мир, согревая его, превращая в обитаемый дом. Хинта чувствовал, как начинает работать какой-то механизм, как энергия летит над красными просторами мертвой Земли, как маленький золотой ковчег на Луне раскрывается подобно цветочному бутону, как Аджелика Рахна в сейфе Ливы поет в ответ компасу, как меняются солнечные лучи.

— Мы не забирали компас, — сказал Тави. — Мы не видели его с тех самых пор, как отдали Дване. А в ночь, когда омары напали на Шарту, Двана умер. Это была странная смерть. Его не убило пулей. Он просто упал и не встал — без раны, без боли.

— А потом компас вернулся? — спросил Ивара. Компас лежал на его ладони; стрелки показывали стороны света. Наступила тишина, только искусственный ветер гулял в последней траве. И призраки шли.

— Да.

— Как?

Хинта посмотрел на Тави.

— Я думаю, что я — фавана таграса, — произнес тот. — У меня есть погребение в колумбарии Литтаплампа. Мы с Хинтой спускались в колумбарий сегодня утром. Компас лежал там — он был единственной вещью в моей дарохранительнице.

Ивара подался вперед, замер. Потом он прикрыл глаза, и несколько мгновений казалось, что он просто греется на солнце, просто слушает музыку, которая идет к нему отовсюду.

— Ну конечно. Слова твоей матери и твое свидетельство о смерти. Фавана таграса — не выжившие, верно? Это люди второй жизни, те, кто прошел через смерть, но каким-то образом был возвращен, да?

Тави кивнул.

— Я умер и был похоронен. Стоять там, у своего погребения — это было очень странно. Я чувствовал свой прах и кости по ту сторону металла. Я знаю, что это правда. Мы с отцом погибли вместе. Но я воскрес. Мы видели эту же вещь в памяти омара — вторую жизнь. Но ту вторую жизнь получали только очень плохие люди.

— А ты вернулся иначе. Не уродцем, недоношенным в золотой скорлупке, а человеком.

Призраки обступили их — как голограммы, преломленные в стекле, как пар слабого дыхания: прозрачно-светлая армия.

— Ивара, — сказал Хинта, — посмотри на Тави, посмотри внимательно на его лицо. Его барельеф был сделан по образу Таливи Митина. Ты видишь?