Земля в иллюминаторе (СИ)

— Роботехника, химофизика, мифология… И я могу добавить историю или онтогеотику. А это не будет как с музыкой? Что я разделю твое увлечение, к которому сам не имею настоящей предрасположенности?

— Но тебе же интересна мифология! А наши легенды — это та же история. Только история занимается всем этим с более широких и строгих позиций. Она проверяет легенды на достоверность.

— Да, — загорелся Хинта, — ты прав. Мне это будет интересно.

— Соберешь факты и напишешь небольшую работу про Притак.

Хинта улыбнулся, но потом вдруг сразу помрачнел.

— И онтогеотика мне тоже интересна. Только как раздел физики, а не как раздел истории.

— Мы бы здорово друг друга дополняли. И если бы мы смогли вместе ходить на целых три предмета…

— Нельзя взять пять предметов.

— Я знаю, — потупился Тави. При этом в глазах у него появился хитрый блеск. Хинта прикусил губу, как до этого в самый трудный момент их разговора.

— Я не могу бросить роботехнику. Это почти весь я — мое хобби сейчас и моя будущая специальность. Мне нравится ремонтировать и мастерить. Но химофизика…

— Я не хочу, чтобы ты что-то бросал. Особенно если это будет так, как будто ты сделал это из-за меня.

— Нет. На самом деле, мне будет легко перейти с химофизики на онтогеотику. Это науки-близнецы. Они изучают одни и те же явления, только на разных примерах. Химофизика стремиться произвести идеальный эксперимент. А онтогеотика ищет готовую ситуацию, чтобы объяснить ее законами химофизики, или сама применяет знания химофизики на практике. И это предмет с практическим выходом — хотя его знания невозможно реализовать на практике в масштабах Шарту, потому что обычно онтогеотика изучает глобальные явления, общие для всей Земли… Я возьму онтогеотику как второй факультатив, а химофизику оставлю. Мне хватит сил вернуться к ней через год, если онтогеотика не пойдет.

Так они и решили. Через час, у кабинета директора, это решение было скреплено официальным запросом. А в первый же день учебного года Хинту ждал своеобразный сюрприз, из которого последовала его настоящая обида на Тави — самая сильная за все время их дружбы.

_____

Встреча с ребятами со своего потока прошла для Хинты не слишком гладко. С одной стороны, он был рад снова увидеть некоторых из них, даже тех, с кем ни разу не общался за каникулы. Но была и другая сторона. На первом же занятии кто-то прислал на терминал его парты сообщение в одно слово: «улипа». Хинта заранее ожидал, что из-за войны с омарами ему станут чаще обычного напоминать про уродство брата. Но записка все равно выбила его из колеи. Он начал оборачиваться, выискивая среди одноклассников обидчика, потерял нить лекции и нарвался на выговор от учителя.

Еще одним негативным событием для Хинты стали дети крайняков. Раньше они учились на домашних терминалах, но теперь, когда их родители вынужденно переселились в Шарту, они пошли в настоящую школу. На поток Хинты добавили сразу шесть новеньких. Они пока чувствовали себя чужими и держались особняком, но Хинта думал, что уже очень скоро они скопом вольются в партию тех, кто агрессивно дразнит его брата.

У Тави первого часа занятий в этот день не было, поэтому в перерыв Хинта слонялся один. Самые приятные ребята с его потока собрались в кружок, чтобы поделиться мнением об омарах — а он вдруг понял, что не может к ним присоединиться. Дело было не только в Ашайте, но еще и в том, как сам Хинта изменился. Его новые взгляды, сформировавшиеся в разговорах с Тави, могли стать бомбой, а он и так уже ждал неприятностей и не хотел ввязываться в огромный спор, где окажется один против всех. Его терзали два противоречивых стремления: первое — найти и, если удастся, побить автора записки; второе — скрыться с чужих глаз. В конце концов, жажда затворничества победила, и он пошел подальше от сверстников, на второй этаж школы — к кабинетам персонала и залам студий, туда, где в первой половине дня обычно абсолютно пусто. Он встал в изгибе коридора, у окна, и стал смотреть на центральную площадь Шарту в надежде, что вот-вот увидит, как к школе подходит Тави. Но того все не было. Хинта уже подумывал вернуться в свою аудиторию, когда услышал чьи-то шаги и звук резко раскрываемой двери.

— Ивара Румпа, — обвиняюще спросил женский голос, — Вы — хару? Это правда?

Слова «хару» Хинта не знал, поэтому подумал, что ослышался. Но он узнал голос. Тот принадлежал Лартриде Гарай. Она была учителем языка и директором школы. Это на ее имя он вчера составлял ведомственное письмо.

— Да, правда, — ответил ей какой-то мужчина.

— Хару обязаны сообщать о своей болезни! И не в первый день работы, а при трудоустройстве! В каком положении теперь окажется школа!?